покатывалось со смеху. Прыскали серьезные знатные мужи, сам гетман заливался вдруг смешком. Прибор от себя оттолкнет, глаза закатит да тяв-тяв — тоненько, пронзительно. Все застолье заходилось в новом приступе дурного, безудержного смеха, и великий гетман, тоже похохатывая, багровел от ярости: это ведь его смешок всех веселит.

Не выговаривая гостю, не опускаясь до того, чтобы узнать имя шляхтича, великий гетман напустил на него своего шута.

Все ждали веселой затеи, но шляхтич о чем-то поговорил с шутом, веселая дружина удалилась из-за стола и вернулась к третьей перемене блюд. Вернулись все серьезные. Сели, начали есть, как вдруг веселого шляхтича затрясло, отвалился он на спинку стула, тыча пальцем в лицо шута, стул пискнул и разъехался. Застолье, хоть и знало фокус, поперхнулось-таки, а разглядев ту штуку на лице шута, на которую указывал шляхтич, загоготало без всякого удержу. Этой штукой был — нос, вздувшийся и красный, как бурак.

— Отчего веселие? — спросил Потоцкий, резко поднявшись из-за стола.

«Седьмой стул поломал, мерзавец!» — подумал он о шляхтиче и еще более сдвинул брови, потому что уличил себя в мелочности.

— Ясновельможный пан! — встал и поклонился великому гетману шляхтич. — Мы играли в хвыль.

— В какой хвыль?

— В обыкновенный. На деньги, ваша ясновельможная милость, мы играем. Все давным-давно проиграли, теперь режемся в носы.

Ответ был столь искренен, а дело столь ничтожно, что великий гетман, взявшийся при всех распутать дело, почувствовал себя — дураком.

Назавтра все повторилось: сидящие на конце стола после игры в хвыль потешались над неудачником и заодно над всем домом великого гетмана. Теперь Потоцкому это было ясно. Он знал о шляхтиче все, одного не запомнил — имени.

Шляхтич-украинец только прикидывался простаком. Десять лет тому назад совсем еще молодым казаком он был генеральным войсковым писарем — вторая после гетмана должность в казачьем войске. Теперь он всего лишь сотник, высокое место потерял за близость к зачинщикам казацких мятежей. Играет в хвыль, а у самого за плечами одна из лучших иезуитских коллегий. Польскую шляхту ненавидит, но в словах и делах осторожен. Всячески выказывает себя сторонником короля. Владислав IV любовь эту оценил и не кому-нибудь, а ему, сотнику, вручил свое знамя, когда затевал втайне от шляхты крестовый поход на Турцию. Ради общего украинского дела этот сотник действует в обход острых углов, но в нерешительности или трусости никогда уличен не был. Под Цецорой отчаянно пробивался на выручку к великому гетману Жолкевскому. Под Смоленском получил от короля саблю за храбрость. Однако бесшабашного риска не признает. Там же, под Цецорой, когда гетман был убит, а войско разбито, попал в плен. В плену времени даром не терял, выучил татарский язык и завел среди мурз и беев друзей. В ставку прибыл просить защиты. Чигиринский подстароста пан Данила Чаплинский задирает сотника, грозится выбить из родного хутора. Прошлой осенью увез у него снопы с хлебом, а весной потравил зеленя, угнал лошадей. Пан Чаплинский, может быть, и мерзавец, но великий гетман за столом у себя — великий. Всякому видно, кто прав в этом споре, однако взять сторону украинца — создать прецедент. Все обиженные украинцы прибегут, стеная, просить справедливого суда над обидчиками. Помочь им — все равно что начать войну против своего же отборного шляхетского войска. Велик гетман, но не всемогущ.

Однако далее оставаться пану сотнику в ставке не годится. Скоро начинаются балы, приедет на праздник и пан Чаплинский. Может произойти кровавая ссора. Шляхта из украинцев встанет на защиту сотника, поляки — на защиту подстаросты. Пустяковое дело грозит обернуться большим раздором, а посему пана шутника следует принять в канцелярии и найти для него неотложное дело.

Очень небольшой кабинет великого коронного гетмана был копией королевского кабинета в Вавеле. Высокие окна за спиной, небольшой стол, драпировка стен темная, не позволяющая отвлекаться от государственных дел.

— Мне везет! — воскликнул Потоцкий, прочитав срочное донесение из Пирятина и Лохвицы. — Вот и сыскалось дело для чигиринского сотника. Позовите его.

Некий атаман Линчай перебил под Пирятином и Лохвицей арендаторов и управляющих имениями иудейского происхождения.

По всей Украине среди арендаторов и управляющих имениями процветал верный способ скорейшего обогащения. Вместе с землей, с людьми и с угодьями в аренду поступали православные церкви. Чтобы окрестить ребенка, прежде попа поклониться нужно было арендатору, заплатить ему «дудка». Так называли украинцы этот налог. За венчание — поемщина, другой налог. За отпевание — третий. Не угодил если в чем-то арендатору — беда: дети растут нехристями, девку замуж не отдашь, парня — не поженишь, помереть по- человечески и то не позволят.

Атаман Линчай совершил возмездие за горькие обиды православных на свой страх.

— Чигиринский сотник пан Хмельницкий, — доложил секретарь.

— Пусть войдет.

Великий коронный гетман посмотрел на сотника чуть дольше, чем на обычного просителя. Возмутитель спокойствия застолий стоял в почтительной позе. Нарочито скован, плечи опущены, чтоб не казаться чересчур большим. На лице покорность, прямо посмотреть духу не хватает.

— Я слушаю тебя, пан…

— …Хмельницкий!

— Что ты просишь, пан Хмельницкий?

— Ваша милость, одной только защиты от не заслуженного мною гнева чигиринского подстаросты пана Чаплинского. Подстароста замыслил отнять у меня хутор Суботов — мой родной кров, приют моей семьи. Хутор дарован отцу его милостью коронным гетманом Станиславом Конецпольским. У меня есть грамота.

— Прошу тебя, пан… сотник, представь свою грамоту канцелярии староства. Я желаю прекращения распри. Надеюсь на твою выдержку и мудрость.

Хмельницкий поклонился, попятился к дверям.

— …Пан… сотник! — остановил его Потоцкий. — Завтра поутру отправляйся в полк Барабаша. Полк выступает на усмирение атамана Линчая, который грабит и бесчинствует где-то возле Пирятина и Лохвицы. Полковнику Барабашу передай: меня известили, что атаман Линчай действует заодно с отрядом татарской конницы.

Хмельницкий еще раз поклонился и вышел.

Секретарю Потоцкий сказал:

— Год от года не легче! Казаки стакнулись с извечным своим врагом — с крымцами. Надо как-то помешать столь опасному союзу.

Хмельницкий проснулся от запаха гари. Открыл глаза, поглядел на потолок, на стены — комната, слава Богу, не пылала. Потянул в себя воздух и почувствовал, что запах дыма вкусный. Да такой вкусный, такой призывный — в животе заурчало.

«Поварята праздник готовят». Потянулся, закрыл глаза и провалился в последний досыпок.

Увидал подстаросту своего, пана Чаплинского. Чаплинский размахивал саблей, звал