отложными воротничками. Оживленно болтая друг с другом, все они толпились на лужайке около огромного дома. Среди гостей было несколько знаменитостей и еще с десяток лиц, казавшихся знакомыми, но едва мне удалось бы вспомнить, откуда именно. Было лишь одно лицо, которое заставляло вас позабыть про все остальные. Вероятно, именно этот эффект открыл ее первый муж, Пол Эрлих, в тот вечер, когда они вместе оказались на приеме у какого-то забытого теперь продюсера. Стоило ей войти, и все тут же остановилось – не просто остановилось, а отошло на второй план и неподвижно застыло, превратившись в декорации.
Лента была снята одной из камер видеонаблюдения, обычно включавшихся на публичных мероприятиях. Сделанная без всяких претензий на художественность, эта видеозапись скорее напоминала фотографию, на которой все, кроме главного элемента композиции, выглядело намеренно размытым, слегка не в фокусе.
У Мэри Маргарет Флендерс действительно был дар, достающийся очень красивым людям: находясь рядом, она внушала вам чувство особого подъема, ощущение полноты жизни. Когда свет включили вновь, зал суда наполнился ровным гулом приглушенных разговоров.
Последний из гостей покинул дом около половины седьмого вечера. В семь тридцать, переодевшись в другое платье, Мэри Маргарет Флендерс прибыла в дом одного из последних голливудских «боссов» – человека, когда-то взявшего под свой контроль и сделавшего индустрией сразу несколько медиаструктур. Он знал всех, начиная с исполнителей и кончая студиями, на которых они работали. Мэри Маргарет Флендерс оказалась в числе сотни приглашенных на восьмидесятисемилетие этого человека. В показаниях, продолжавшихся всего несколько минут, последний из вызванных обвинением свидетелей, Льюис Гриффин, сообщил, что видел, как Мэри Маргарет Флендерс покинула прием в половине одиннадцатого. Свидетель подтвердил, что она уехала одна.
Едва за Льюисом Гриффином закрылась дверь судебного зала, со своего места поднялась Анабелла Ван Ротен. С мрачно-удовлетворенным выражением она торжественно объявила:
– Ваша честь, народ закончил.
Стоя с поднятой головой, она наслаждалась моментом, заключавшимся в полном формальном представлении всех доводов обвинения. Если у заместителя прокурора и имелись сомнения в их основательности, она упрятала их лучше, чем самому искушенному преступнику когда-либо удавалось спрятать следы преступления. Анабелла Ван Ротен смотрела на судью так, словно всем своим видом требовала восстановить справедливость. Она казалась твердой, убежденной и абсолютно уверенной, что независимо от любых попыток защиты обвинение уже доказано. Стэнли Рот виновен в убийстве. Доказано окончательно и бесповоротно.
Обратившись ко мне, судья Хонигман осведомился, готова ли защита представить свои доводы на утреннем заседании.
Момент ушел, и Анабелла Ван Ротен опустилась на стул, начав с отсутствующим выражением собирать разбросанные на столе бумаги и блокноты для записей. В углах ее рта притаилась жесткая самодовольная улыбка. Она не сомневалась, что выиграет дело. И скорее всего мысленно уже видела перемены, которые должны были произойти в ее жизни вслед за победой в скандальном процессе.
Тем же вечером, одиноко сидя в своем номере, я старался представить, что скажу в суде на следующий день, когда будет вызван первый свидетель защиты. Я помнил выражение лица Анабеллы Ван Ротен: у нее был вид самой честности, готовой осуждать бездумные и лишенные всякой дисциплины поступки богатых и вдруг обнаружившей себя столь же богатой, как они. Всегда тревожно осознать, до какой степени мысли и чувства определяются условиями нашей жизни и как при первой возможности мы готовы забыть все, во что так искренне верили.
По-видимому, именно это произошло с первым свидетелем, которого я собирался вызвать. Ричард Крэншо стал офицером полиции не потому, что верил, будто такая работа выведет его в сценаристы. Но едва он получил свой шанс, как немедленно забыл обязанности слуги закона.
Крэншо должен был стать первым свидетелем защиты, последним же оказывался Стэнли Рот. Вот и все, что я имел, – два свидетеля, оба служившие одной задаче: доказать, что Мэри Маргарет Флендерс один раз вызывала полицию, требуя защитить ее от мужа, и что Стэнли Рот по меньшей мере не однажды пытался кого-то ударить.
Я мог припомнить всего несколько судебных разбирательств, на которых защите оставалось настаивать на том, что все говорят правду. Странное и даже причудливое сплетение обстоятельств. Я собирался сделать это в единственном месте, где игра «веришь – не веришь» считается самым серьезным занятием для взрослых.
На следующее утро вместо того, чтобы занять место за расположенным ниже остальных маленьким столиком, секретарь суда подошла к Анабелле Ван Ротен и что-то прошептала ей на ухо. Потом, сделав еще несколько шагов, подошла к столу, за которым вместе со Стэнли Ротом сидел я.
– Судья хочет поговорить с вами в кабинете, – коротко сказала она.
– О чем это? – спросил я.
– Откуда мне знать? – бросила она, поворачиваясь на пятках и устало направляясь назад к двери, находившейся с той стороны, с которой она подошла.
Рудольф Хонигман ждал нас за огромным письменным столом. На стене за его спиной было развешано около десятка черно-белых фотографий, изображавших судью в компании официальных представителей местной власти. Под их внимательными взглядами мы с Ван Ротен заняли два предназначенных для посетителей деревянных кресла с синими подушками. За нами у стены высились металлические полки с расставленными в хронологическом порядке томами апелляций.
– Есть небольшая проблема, – начал судья, взвешивая каждое сказанное слово. – Помощник шерифа доложила, что один из присяжных обвиняет другого в вынесении суждений по делу.
– Какого рода суждений? – подозрительно спросила Ван Ротен.
Хонигман растянул плотно сжатые губы и заскреб подбородок сразу пятью пальцами.
– Первый присяжный – тот, который и привлек внимание помощника шерифа, – заявил, что одна из его коллег говорила, будто не верит в виновность Стэнли Рота или что-то в этом роде.
– Такого присяжного следует убрать. Замените ее, – потребовала Ван Ротен, энергично помотав головой.
Судья милостиво улыбнулся – скорее из вежливости, чем в знак согласия с требованием Ван Ротен. Вероятно, Хонигман был доволен, потому что ожидал именно такой реакции. По крайней мере в глазах судьи появилось удовлетворенное выражение, и он произнес то, что сформулировал заранее:
– Я уже говорил с ней. С той, на кого поступила жалоба. Вчера вечером помощник шерифа доложил мне. Утром я первым делом вызвал эту даму к себе. Она уверяет, что высказала имевшиеся сомнения и не собирается решать ничего прежде, чем услышит доводы защиты.
Слова судьи не показались Анабелле Ван Ротен достаточно убедительными. Вдруг ощетинившись, она принялась отчитывать Хонигмана за то, что не дело присяжных
