– Чем это вы занимаетесь? – с досадой спросил я.
Покрутив головой, он дал понять, что не хочет отвлекаться от важного дела.
– Так хорошо, – произнес он наконец. – Вот он, этот угол. Немногие способны вызвать впечатление истинного гнева, создать иллюзию неподдельного негодования. Что-то подобное я видел сегодня днем во время вашей речи. Но это… Это было очень неплохо. Вы абсолютно естественны. Хотя скажите вот что… – Выпрямившись на кресле, Рот забарабанил пальцами по подбородку. – Момент, когда опрашивали присяжных…
– Официальное ознакомление с кандидатами.
Сбитый с толку его словами, я уточнил, не успев подумать. Скорее меня озадачивали даже не его слова, а отсутствие какой-то реакции на мою яростную аргументацию.
Просто немыслимо. Вокруг этого человека существовало только кино, все казалось ему игрой. Наведи я на Стэнли Рота ствол, его заботило бы только, естественно ли я держу оружие.
– Забудьте про опрос присяжных. Я не актер. Это не просто шоу. Ни в одном фильме еще не вскрыта сердцевина судебного процесса, тем более то, что делается по делу об убийстве. Возможно, такое кино мог бы снять Орсон Уэллс, – добавил я, неожиданно решив, что задеть за живое – единственный способ привлечь внимание этого человека. – Он мог бы понять способ, которым ведется процесс доказательства. Мог бы понять, как каждый отдельный факт увязывают со всеми остальными. Понять, как одно обстоятельство естественно и неумолимо приводит к другому, следующему за ним в строгой очередности. Уэллс разгадал бы, как разрушают аргумент противоположной стороны. Тот аргумент, при помощи которого обвинение старается склонить на свою сторону присяжных, то есть ту же самую аудиторию, говоря: факты и свидетельские показания вполне убедительно доказывают виновность вашего клиента. Да, – сказал я, словно был полностью убежден в своей конечной правоте, Орсон Уэллс мог бы понять способ, каким этот аргумент изолируют и обнаруживают его несостоятельность, на тех же самых фактах и свидетельствах убеждая аудиторию: причина для сомнений есть, причина достаточная, чтобы люди, воспринимающие закон всерьез, нашли обвиняемого невиновным. Чтобы присяжные решили именно так. И не важно, насколько члены суда уверены в том, что подсудимый виновен. Пусть он, на хрен, трижды виновен по всем статьям, за исключением одной – той самой статьи, по которой он безупречен. Вот это и есть дискуссия, мистер Рот. То, чем я реально занимаюсь. Я доказываю. И если мои доказательства помогают вам или кому-либо другому – отлично. Если же нет… В любом случае, как я уже говорил, бессонница мне не угрожает.
Рот ждал, когда я закончу, медленно перебирая пальцами. Наконец он наклонил голову набок и с искренним интересом взглянул на меня.
– Вы сказали, ни в одном фильме не вскрыта центральная идея процесса по делу об убийстве? – Поразительно. Мне стоило понять раньше: эта моя фраза – единственная, на которой вообще могло споткнуться его внимание. – Что можно взять за основу? Я имею в виду – если кто-то задумал снять не просто хорошее, но великое кино… Такое кино, какое снял бы Орсон Уэллс. Фильм о процессе над убийцей.
Неожиданно я сказал:
– Он сам играл роль адвоката… Вспомните «Принуждение» – картину, снятую о деле Леопольда и Лоэба. 1920 год, Чикаго, убийство мальчика, совершенное двумя парнями постарше, студентами колледжа. Убийцы решили проверить, на что способны, убив без всякой причины, просто так, демонстрируя свое превосходство над моралью. Вероятно, думали, что такое доступно лишь «сверхчеловеку» Ницше.
Рот выглядел огорченным. Еще бы. Мечтая превзойти Орсона Уэллса, он трудился над сценарием не один год. Наверное, время от времени Роту приходила мысль, что есть тема, Уэллсом пока не раскрытая. Но когда я сказал, что «Принуждение» – совсем не тот фильм, его настроение улучшилось.
– Уэллс играл адвоката, Кларенса Дэрроу. Судебного процесса, по сути, не было. Дэрроу сделал от имени обоих заявление с признанием вины. Центральная сцена фильма – речь Дэрроу, в которой он убеждает дать обвиняемым пожизненный срок вместо смертной казни. Но я говорил о другом. О том, что нет картины, рассказывающей, что такое быть адвокатом и что значит выступать на стороне защиты в деле об убийстве. Что значит увидеть мир его глазами, понять, что и как он делает. Все, что было снято, включая «Принуждение», включая «Свидетеля обвинения», рассказывало о самом преступлении или обвиняемых. Хотите снять великое кино? Напишите сценарий, в котором обвиняемый может оказаться или виновным, или невиновным. Пусть все думают, что он виновен, и пусть все улики будут говорить то же самое. Обставьте дело так, чтобы никто не верил, будто адвокат способен выиграть дело. Пусть адвокат использует факты, уже доказанные обвинением, и путем аргументации опровергает их, демонстрируя: эти факты не подтверждают тезисы противоположной стороны. Сделайте так, сделайте это лучше, чем кто-либо до вас, – и вы получите великое кино.
На губах Стэнли Рота появилась понимающая усмешка. Он откинулся на спинку кресла.
– Обвиняемый может быть или не быть виновным, но все думают, что он виновен… Все улики против него… Вы говорите о процессе надо мной! Какая превосходная идея! Кино про суд надо мной…
Моего плеча коснулось дуновение прохладного вечернего бриза, того самого западного бриза, «зефира», как называл его Рот. Ветра, которому он так любил подставить лицо, гуляя каждый вечер по берегу Тихого океана и мечтая о кино, которое он однажды снимет. Он еще не создал таких фильмов и, возможно, не создаст никогда, но это оставалось мечтой Стэнли Рота. Мечтой сделать так, как не делал никто. Так, чтобы его кино навсегда осталось в памяти людей. Мэри Маргарет Флендерс любила смотреть его фильмы, очарованная собственным изображением. Обычно Рот смотрел кино вместе с ней, но видел не только изображение – он критически оценивал свою работу.
Склонившись над столом, Рот принялся делать записи на белом бумажном листе. Он писал отделанной серебром и золотом авторучкой, слишком толстой, чтобы использовать ее иначе как для раздачи автографов. Рот двигал пером медленно, даже неуклюже – словно скульптор, старательно воплощающий мысли резцом. Наконец он остановился. Бросив ручку на поверхность бумаги, Рот пробежал текст глазами. Потом свинтил колпачок с баллончика для чернил и внимательно посмотрел на авторучку.
– И все-таки насчет опроса присяжных… – Рот положил авторучку на стол. – Опрос суда… Кроме того, что было сказано о возможных отводах, вы спрашивали еще кое-что, причем у всех без исключения. Где живут, какую посещали школу, сколько у них детей. Вы старались наладить с ними контакт, верно? Старались, чтобы, общаясь с вами, они чувствовали себя комфортно. Вы создавали у них впечатление, что вам можно доверять. Ведь вы делали это с определенной целью, так? Им скорее понравитесь вы, чем заместитель прокурора. Кстати, она ничего подобного не делала. После этого вы продолжаете утверждать, будто вы не актер и все дело в дискуссии? Наконец, при открытии процесса, когда она зачитала то, что предполагает доказать обвинение – то есть, что я убил Мэри Маргарет Флендерс, – ваш ответ прозвучал так, будто вы в жизни не слышали столь возмутительного заявления. Если вы не актер, значит, верили в то, что говорили. – Ехидно улыбаясь, он сел на свое место. – Но вы не верите, разве нет? Не верите в мою невиновность. Вы не верите, что я ее не убивал? – Рот не отводил от меня взгляда, барабаня пальцами по листу бумаги, на котором только что писал. – Как вам нравится такое предложение: сыграть роль адвоката в картине, которую я собираюсь снять по окончании процесса. Будете потрясающе смотреться.
