Мы давно разучились прямо смотреть на мир. Разучились видеть предметы такими, какие они есть, представляя все через призму выдуманных нами категорий.

Но иногда, неприятно потрясенные каким-либо событием, свалившимся ниоткуда несчастьем, мы начинаем видеть события в ином свете. Представ перед судом, большинство людей очень быстро соображают, что важнее для выживания. Известна хорошо выражающая эту мысль фраза доктора Джонсона: «Скажите человеку, что утром его должны расстрелять, и это сконцентрирует его самым лучшим образом». Правда, доктор Сэмюэль Джонсон никогда не встречался со Стэнли Ротом.

Судебный процесс начался после долгого и тягостного выбора суда присяжных, продолжавшегося не одну неделю. Сначала обвинение представило свои соображения, затем защита предложила свои. Среди многих, кого мне доводилось защищать по делу об убийстве, не нашлось ни одного, не спросившего о том, как мою речь восприняли присяжные. Мои клиенты всегда спрашивали об этом. Обвиняемый не может упустить столь важный вопрос. Все и всегда хотят знать, как обстоят дела и что я думаю относительно шансов.

Стэнли Рот тоже задал вопрос. Вопрос, который не пришел бы в голову никому другому.

– Вы никогда не думали стать актером? – спросил Рот, едва я уселся в кресло напротив его стола.

Было восемь часов – время, когда почти каждый вечер мы начинали беседу. Мы могли говорить несколько часов или всего пару минут. Раз или два мы засиделись за полночь, но всегда встречались в восемь – именно здесь, в этом бунгало, где теперь жил и работал Стэнли Рот, старавшийся поменьше думать о том, что случится в конце, когда судебный процесс будет завершен.

Мы встречались по вечерам из-за того, что днем судебная палата больше напоминала сумасшедший дом: камеры, репортеры, хором орущие о праве общества на информацию в надежде оказаться первыми, кто это право осуществит. Ни уйти, ни спрятаться. Единственная возможность поговорить с клиентом – это наклониться и, прикрываясь ладошкой, пошептать ему на ухо в присутствии судьи, присяжных и всех, кто тем или иным путем прорвался в зал суда.

Рот сидел неподвижно, сгорбившись и сцепив руки. В его глазах я заметил новое выражение – взгляд битого жизнью человека, знающего про тебя почти все.

– Если случится играть в спектакле, особой разницы не заметите, – продолжал Рот, с явным удовольствием развивая вдруг пришедшую мысль. – Вы – актер, готовый актер. Разве не чувствуете?

Я запротестовал:

– Нет, Стэнли, я не актер. Я занимаюсь вполне реальным делом.

Рот ответил быстрой улыбкой, не допускавшей возражений.

– Антонелли, в каждом из нас живет актер. В каждом.

Груз, давивший на него в последнее время, мало-помалу делал свое дело. Круги вокруг глаз, едва заметные в день, когда мы встретились впервые, теперь стали темными и отчетливыми. Время от времени руки начинали трястись сами собой, без видимой причины. В середине предложения голос мог неожиданно сорваться, заставляя фразу галопировать, словно Рот боялся не успеть довести мысль до логичного конца.

– Говорите, не актер… Вы занимаетесь тем, что реально. Но вступительная речь, которую вы произнесли сегодня днем, продолжалась больше двух часов, и все это время вы говорили без бумажки. Неужели весь этот поток красиво оформленных фраз, все эти грамотно выстроенные пункты и подпункты пришли к вам в момент выступления? Должно быть, вы потратили на подготовку… Сколько? Вы готовились дни, недели? Писали черновики, редактировали, правили. Учили наизусть. Да, вы учили наизусть, чтобы, поднявшись среди ночи, отбарабанить свои слова без запинки… Говорите, вы не актер? Актер! Один из лучших, кого я видел!

Рот замолчал, поглаживая себя по подбородку. Из-под наполовину прикрытых век он изучал меня так, словно чувствовал право высказать профессиональное мнение по вопросу, в котором обладал заведомо непререкаемым авторитетом.

– Но кажется, временами вы говорите слишком заумно. И еще… Эти жесты левой рукой… Ну, как мне объяснить… Когда правая засунута в брючный карман. Вы чрезмерно жестикулируете левой. Вот, смотрите…

Он помахал в воздухе левой рукой, нарочно утрируя мою манеру.

– Сделайте жест более четким. Используйте движение руки, чтобы подчеркнуть слова. Наверное, вот так. Ха… Надеюсь, овчинка будет того стоить.

Ссутулившись в кресле, Рот провел ладонями по стрелкам на брюках. Потом, задумчиво наклонив голову, с интересом взглянул на меня.

– И кстати… Сколько дней вы потратили, чтобы свести вступительную речь в одно целое?

Беззаботно пожав плечами, я покрутил головой, решив, что лучше не ввязываться в обсуждение. Рот и без того почти докопался до сути.

– Я бы не сравнил вас с киноактером. Скорее, вы актер театральный. – Сложив руки на груди, Стэнли Рот еще больше наклонил голову, продолжая с интересом меня разглядывать. – В кино можно снимать кого угодно… И далеко не любой киноактер способен работать на сцене. Для Мэри Маргарет было огромной проблемой запомнить две строки текста, она ни разу не прочла сценария до конца. Что не имело особого значения для съемок, ибо в кино текст не так важен – главную задачу решает изображение. Ей приходилось помнить максимум несколько слов. И потом, мы могли переснимать кадр до тех пор, пока не получалось как надо. Но на сцене! Нет, невозможно…

Встав с кресла, он некоторое время молчал, потом с силой хлопнул ладонью по углу стола, словно по барабану. Казалось, от этого звука Рот пробудился – голос его стал более уверенным и даже напористым.

– Актеры, хорошо чувствующие себя и на сцене, и в кадре, всегда скажут, что на сцене лучше. Они предпочитают выступать «вживую» перед залом. Там своя энергетика, там есть особое чувство, которое не возникает перед камерой.

Отвернувшись к окну, Рот посмотрел в смутно-синее вечернее небо. Мне показалось, он забыл, что собирался сказать. Внезапно повернувшись, он сделал жест левой рукой – в той же манере, что и я.

– Актеры живут этим моментом. Они говорят со сцены слова и, играя роль, знают, что находятся в самом центре внимания. Они чувствуют реакцию зала. Эта реакция не воображаемая, ее ощущаешь вполне физически. – Рот внимательно смотрел на меня. – Сегодня вы чувствовали эту реакцию, не так ли? Вы говорили публике, что произошло той ночью, когда Мэри Маргарет была убита. Убита в то время, когда я спал в другой комнате. Знаю, вы почувствовали их отклик. Об этом говорило ваше лицо – изумление, отвращение, презрение… Когда вы сказали, что такая картина имеет смысл в одном случае – если я нарочно организовал спектакль, желая подставить самого себя, в вашем голосе слышалось презрение. Когда вы настаивали, что никто не способен на такую глупость…

Рот замолчал, словно что-то вспомнив. Несколько секунд он стоял неподвижно, затем, недоуменно приподняв брови, взглянул на меня.

– Вы утверждали, что никто не выпустит в прокат сюжет, в котором убийца настолько глуп, что убивает собственную жену, умудряется избавиться от орудия преступления и отправляется спать, запросто оставив окровавленную рубашку в корзине для грязного белья. Интересная речь. В ней есть экспрессия, не так ли?