– Бриттани, пойдем отсюда! – взмолилась Ада.
– Погоди, я тебе сейчас одного чудесного мальчика покажу! – Бриттани сияла. – Сяо Сэн! Сяо Сэн!
Бритоголовый монашек, сидевший под монастырской стеной, оглянулся. У Ады дар речи пропал: мальчик был белым – нос-курнос, светлые ресницы, глаза голубые. На вид – лет пятнадцать-шестнадцать. У ног его стоял низкий столик с письменными принадлежностями.
Они с Бриттани заговорили по-китайски.
– Мисс Ада, знаешь кто Сяо Сэн? Кал-ли-граф и гадальщик! – объявила Бриттани и что-то сказала мальчику.
Тот светло посмотрел на Аду и нарисовал на клочке бумаги иероглиф. Бриттани передала его Аде:
– Держи, это тебе на счастье. Сяо Сэн сказал, что ты красивая, как я.
Ада прижала ладонь к губам.
– Боже мой, – прошептала она по-русски.
Мальчик вздрогнул:
– Ты из России?
3
Весь вечер Ада была сама не своя: готовила вместе с Мартой – порезала палец, утюг с углями грохнула чуть ли не на ногу отцу Серафиму; тащила ведро с водой – все разлила на лестнице.
Клим вынес ей тряпку:
– Рассказывай, что случилось.
Ада рассказала. Монашек из Старого города оказался русским, но родной язык почти забыл и считал себя китайцем.
– В идолов верит! – воскликнула Ада, взмахнув мокрой тряпкой. – И будущее предсказывает. Я своими глазами видела – к нему люди идут: он им по руке гадает или по специальным палочкам.
Клим задумчиво поскреб небритую щеку:
– Как он там оказался?
– Понятия не имею. Я его спрашивала – он не знает ни о революции, ни о войне.
– Отведи меня к нему.
– А не боитесь? Вдруг он вам холеру нагадает?
Клим покачал головой:
– Он мне должен нагадать статью на четвертую полосу. Иначе нам на следующей неделе нечем будет платить за комнату.
Глава 21
1
Как звали-то раньше? Митькой. Но эти времена такие далекие, словно и не было их вовсе. Все, что было до Побоища, в памяти выело. По ночам нет-нет да проявятся образы, но с усилием, будто давнее перерождение вспоминаешь.
Был дом: три окна спереди, наличники на них синей краской покрашены – и с узором. Мамка узор любила: у нее на каждом полотенце петухи крестом вышивались. Печь опять же расписной была. Митя, покуда совсем маленький был, любил мамкины цветы на печных боках разглядывать. Вот так голову повернешь – вроде цветок, а глаза скосишь или зажмуришься покрепче, потом глянешь – вроде лик чей-то.
Коза еще была – серая. Собака, куры, поленница у забора. От нее дух шел особенный… Хороший, одно слово. Спрячешься за поленницу, сядешь на карачки и ждешь, когда мамка искать начнет. Выйдет на крыльцо и кричит:
– Митенька, обедать!
А ты сидишь, уши торчком. Щепкой землю ковыряешь, ждешь, когда еще звать будут.
– Митенька! Ты где, золотенький мой?
Сидишь.
– Митька, поганец, я вот сейчас хворостину возьму!
Вот тут надо вылезать, а то мамка и впрямь рассердиться может. Она поругается, потом схватит поперек живота, вскинет на плечо и заговорит мужичьим голосом:
– Вот кому барана на продажу?
Ты хохочешь, с плеча у нее съезжаешь, цепляешься за рубаху, а она тебе:
– Ну, не озоруй! – И в нос целует.
Тятя с большим братом Андрейкой придут из тайги – ружья на стену повесят, портянки размотают. Смеются, рассказывают, какого зверя видали. На залавке битая птица, иногда заяц, а иногда и кабанчик. Трогаешь пахучую шерсть – чудно тебе.
А потом было Побоище. Тятя сказал, что надо бежать из деревни, а то придет какая-то власть и все отнимет. Закроешь глаза: ночь, сани скрипят полозьями, а потом крик, пальба…
Все остальное – со слов мастера Суна. Он сказал, что нашел странного мальчика в тайге: с желтыми волосами и голубыми глазами. Мальчик не говорил, а только мычал, худой был, как весенний барсук.
Сун принес мальчика в свой монастырь и определил жить с послушниками. Имя мальчику дали Сяо Сэн.
В монастыре шесть человек: Сун – настоятель, Лян – второй по старшинству, три послушника и самый младший – Сяо Сэн.
Лян поднимался рано утром, еще до рассвета. Бил в «деревянную рыбу» и пел. Молитва, послушание и опять молитва, но не такая, как у мамки. У мастера Суна все было по-другому: есть – палками; думать – о Трех Драгоценностях: Будде, Дхарме и Сангхе; дышать и то выучил наново. И говорить, и писать, и ученые тексты разбирать, и гадать по ладони, лицу и палочкам в бамбуковом стакане.
Иногда мастер Сун про былое рассказывал. Сам он был из города Шанхая, что на юге. Учился там разным наукам, но разочаровался и ушел в монахи. Лян и послушники – все его родственники: кто двоюродный, кто троюродный. Все одна семья.
Они и померли в один день. Прибился к монастырю человек – больной, горячий. Мастер Сун отпаивал его хитрыми настоями, человек выздоровел, а хворь перекинулась на монахов.
– Иди в Шанхай, – сказал мастер перед смертью. – Ищи учителя. В Шанхае много мудрых людей.
Сяо Сэн долго жил в монастыре один. Как уйти, если тут всё – столько лет пробыл в этих стенах: вырос, начал постигать мудрость. Ночью ему во сне явился мастер Сун и повторил приказ: «Иди в Шанхай».
Сяо Сэн надел сандалии, взял в руки посох и пошел.
2
Клим и Лиззи Уайер сидели в гостях у Эдны. Вентилятор раскачивал бамбуковые жалюзи. Полосатые тени гуляли по стенам, увешанным резными деревянными панно.
Эдна пила чай со льдом и говорила о поездке в Циндао, город, в котором некогда была богатая немецкая колония.
– Мы совершили великую подлость, изгнав немцев из Китая, – говорила Эдна. Лоб ее был нахмурен, зубы влажно поблескивали в полумраке. – Я понимаю: война, врага следовало лишить всех концессий… Но немцев депортировали из Китая уже после заключения перемирия, и только затем, чтобы присвоить их компании. Во время эпидемии испанки
