– Все будет хорошо, – повторял Даниэль.
Боль утихла, слезы высохли, и даже стыд прошел. Нина сидела на ковре напротив Даниэля и показывала ему коллекцию Олмана.
Он не смутился, не выказал ни брезгливости, ни осуждения – только любопытство искусствоведа. То, что еще вчера казалось Нине верхом неприличия, в его руках превратилось в изысканный, но совершенно бесполый антиквариат. Так беспола и бесплотна нагота Адама и Евы на иконах.
Даниэль говорил о технике, в которой исполнены гравюры, о составе туши, о методах шлифовки нефрита, и древние изображения теряли всякий непристойный смысл, который был в них заложен – не художниками, а самой Ниной. Даниэль снял заклятие, и теперь она могла смотреть на них, не чувствуя вины и не связывая себя с ними в одно порочное целое.
Даниэль вертел в руках зуб мамонта, на котором было вырезано что-то вроде «Сада земных наслаждений».[29]
– Вы ведь не знаете, сколько это стоит, не так ли?
Нина покачала головой:
– Понятия не имею.
– И что вы собираетесь делать с этими вещами?
– Было бы неплохо продать.
Даниэль взял ее за руку чуть повыше запястья:
– Продать, но не здесь, а в Европе.
– Но их невозможно вывезти за границу!
– Возможно – как дипломатическую почту. Если хотите, я помогу вам обстряпать дельце.
В устах приличного Даниэля эти слова прозвучали настолько странно, что Нина рассмеялась:
– Я так и знала, что в тихом омуте черти водятся.
– Это какая-то русская поговорка? – спросил он. – Что она значит?
– Что вы, как и я, не тот, за кого себя выдаете.
Даниэль улыбнулся:
– Скорее, я не тот, кем меня привыкли считать другие. Но это не моя беда, правда?
«А все-таки я заполучила тебя», – подумала Нина, проводив его до калитки. Даниэль попросил ее составить опись всех предметов и поговорить с владельцем, на каких условиях он согласен расстаться с коллекцией.
Теперь у Нины и мистера Бернара была общая тайна: распространение порнографии. Лишь бы Тони Олман не проболтался, что это его вещи, и не договорился с Даниэлем напрямую.
Нина закрыла калитку и вернулась в дом. Все свершилось гораздо проще и быстрее, чем она ожидала. Что теперь? Закрепить достигнутый успех и дальше в наступление?
Как там, интересно, Клим поживает? Тоже нашел себе кого-нибудь?
Глава 20
1
Бриттани:
– Не хочу купаться! Отпустите ребенка! А-а-а! Вода кусается!
Хобу:
– Ничего она не кусается. Это же глицерин – чтобы никакая зараза к тебе не пристала. Видишь, я совсем чуть-чуть добавила.
– Тогда розового масла побольше. Оно пахучее.
Ада достала флакон:
– Обещай из ванны не пить.
– А я буду! Буду! Буду!
Из кабинета миссис Уайер через весь дом:
– Да уймите вы ее!
Бриттани, Хобу и Ада переглянулись.
– Мы будем тихонечко-тихонечко, – прошептала Бриттани и полезла в воду.
Ада сразу догадалась, что миссис Уайер не любит дочь. Лиззи стеснялась этого, вымучивала из себя ласковые слова; когда приходила сестра Эдна, говорила ей, что это ненормально – не желать и не любить детей. Она как будто заклинала себя, но ничего не могла поделать со своим недугом.
Ада вспоминала маму и бабушку: ее саму лелеяли, разговаривали с ней о будущем, хвалили ее ум. Бриттани слышала от матери только одно: «Помолчи, ради бога!» Мистер Уайер из конторы сразу ехал на конюшни. Все его разговоры были о лошадях; Бриттани думала, что ее отец работает «игроком в поло».
«И она все равно любит таких родителей», – удивлялась Ада. Эта безответная детская любовь трогала ее до слез. Бриттани была ласковой, шумной, прилипчивой. Бездумно отдавалась любому чувству.
Почесала голову – под ногтями перхоть. Полный ужас: «А-а-а! У меня кусок головы отвалился!»
Всем старалась услужить: «Я сегодня ехала в авто и помогала шоферу смотреть на дорогу».
Обнимала Аду за колени: «Я тебя обожаю сильно-пресильно, как мороженое!»
Ада не знала, что ей делать с этим ребенком: играть, учить – это все понятно… Но как относиться к ней? Любить? А вдруг уволят? Тогда придется отдирать от себя Бриттани. А если не любить? Но как это можно, чтобы маленькая девочка была совсем нелюбимой? Никем, кроме китайской няньки?
Ада хотела осуждать Лиззи, но не могла. Наблюдала за ней, как та сидит за столом – одна нога поджата, вышитая туфля без задника болтается на большом пальце; витая цепочка пропадает в ложбинке между грудей. Чуть выпуклый лоб в золотинках пудры. В черных волосах – роза, на плечах – шелковый шарф.
Ада не сразу поняла, что в ней не так, и только потом догадалась: у Лиззи не было ни одной привязанности, никакой страсти. Но при этом она постоянно искала, за что зацепиться: рисовала этюды, жадно читала модных писателей, потом с тем же пылом ударялась в гороскопы. Но и они не помогали.
Единственной ценностью, которой она обладала, была красота. Лиззи ужасно боялась потерять ее, именно поэтому она требовала все дезинфицировать – не дай бог пристанет инфекция. Именно поэтому она каждый день разминала талию шумным электромассажером, купленным в Америке.
– Как бы ни было жарко, не купайся, – поучала она Аду. – Будет тайфун, улицы зальет – не ходи босиком: чесотку можно подхватить в два счета. Мясо покупай только с официальным штампом: первый сорт помечается фиолетовыми чернилами, второй – синими. Овощи и фрукты стерилизуй кипятком.
Ада была гораздо счастливее своей хозяйки: у нее была цель, она понимала, на что тратила свои дни. А Лиззи уже все испробовала: замужество, ребенок, дом, путешествия, богатство…
Иногда на нее находила тоска. Она обматывала голову шарфом и целыми днями лежала на диване в обществе папирос и мандолины.
– Дорогая, женщине неприлично столько курить, – качал головой мистер Уайер.
Лиззи скребла ногтем по струне.
– По-твоему, быть женственной – это каждый раз притворяться, что я ничего не чувствую? Нет, милый мой, я буду вести себя так, как мне нравится. А если это тебя не
