московскую шубу. А финские юноши и сегодня в одних свитерах. Правда, я этому больше не удивляюсь. Пришел ко мне на днях в гостиницу финский студент, изучающий русский язык, тоже в свитере, без пальто. Студент показался мне довольно плотным, даже толстым, а потом стал худеть у меня на глазах: в комнате было очень тепло, и он, извинившись, снял свитер. Сначала один, потом другой, потом третий и остался в четвертом, неизвестно, в последнем ли. Финская молодежь предпочитает пять свитеров одной шубе.
На берегу было до того ветрено, что я быстро возвратилась в гостиницу. Там ждали меня две молодые, скромно одетые женщины. Одна из них пыталась говорить по-русски, но ей это так плохо удавалось, что я с трудом поняла цель их прихода. В конце концов разобралась: они подруги, их привели ко мне мои поиски, о которых сообщало финское телевидение. Та, что постарше, жена человека, чья биография связана с нашей страной: его мать была русской. Перед самой войной она с двухлетним сынишкой приехала в Финляндию и здесь вскоре умерла. Маленький Николас воспитывался в приюте. Сейчас ему тридцать лет. По словам жены, он часто говорит о своей Родине и все думает, не остались ли у него в СССР брат или сестра.
— Она и муж. хорошая чета, и ей надо сделать для него хорошо, — подбирая слова, объяснила мне добровольная переводчица.
Подругам важно было узнать — можно ли найти родных в другой стране?
Я объяснила, что, конечно, можно, через Красный Крест, что общества Красного Креста существуют в разных странах и связаны между собой. Мне пригодилась для примера давно мне известная история Зины Высокиной и Гаейтано Сардоне. В военный год из Орловской области среди других девушек была угнана в Германию Мария Высокина. Там, в плену, она познакомилась с итальянским военнопленным Гаейтано Сардоне. Они полюбили друг друга. Но после войны были репатриированы каждый в свою страну. Уже на родине у Марии родилась дочь Зина. Итальянец часто писал Марии, хотел приехать, но случилось так, что она тяжело заболела и умерла. Когда Зине исполнилось пятнадцать лет, она начала искать отца. Исполком Красного Креста обратился в итальянский Красный Крест. Отец Зины, Гаейтано Сардоне, был найден где-то в городе Леччо.
— Николасу тоже надо было бы действовать через Финляндский и Советский Красный Крест, — старалась я как можно понятнее объяснить подругам. — Но для поиска нужны хоть какие-то данные, а Николас ничего не знает о своих родных, кроме того, что мать его была русской. Девичья фамилия матери ему неизвестна. Искать его родных по советскому радио было бы тоже бесполезно, — ведь и воспоминаний у него никаких нет.
Так и не удалось мне ничем помочь Николасу, который тянется к Родине, хотя помнить ее не может. Думаю, что его стремление найти брата или сестру в СССР вызвано желанием почувствовать живую связь со страной, где он родился. Не смогла я помочь и жене Николаса, которой «надо сделать для него хорошо».
Удивительное дело! В начале поиска все пишут: «Верю, что мама жива!», «Верю, что увижу братьев», «Верю, что родные найдутся».
А когда родные найдены, те же люди пишут: «Не верю, что нашлась моя мама», «Не могу поверить, что после стольких лет разлуки я встретился с братьями», «Не верю, что мои родные нашлись».
В моей комнате целая картинная галерея. И все одни собаки.
Дети рисуют овчарок, лаек, пойнтеров и присылают их мне как бы в помощь с такими подписями:
«Пускай эта собака вам поможет побольше людей найти».
«Возьмите эту овчарку с собой в разведку».
«Моя собачка маленькая, но умная, она вам поможет».
Бывает, что мельком сказанная фраза задержит на себе внимание и никак не выходит из головы. В одном из писем меня остановили такие слова: «Когда мне было шесть дет, меня взяла к себе хорошая женщина, прожила я у нее год, а потом она опять сдала меня в детский дом».
Хорошая женщина?! За год ребенок, наверно, привык к ней, привязался, называл ее мамой… Правда, была война, кто знает, какие внезапные события могли заставить женщину так поступить… Но если не война была причиной, то такому поступку нет названия — взять ребенка, а потом его вернуть за ненадобностью. Вернуть, как вещь, взятую напрокат?..
«ВСЕ ПРОИЗОШЛО ПО МОЕЙ ВИНЕ»
Володя Ефимов в годы войны попал в детский дом. Но не война была виновата в этом.
Жил Володя с родными где-то в деревне, где именно, не знает. Помнит, что в детстве был озорным и ему часто попадало, особенно от отца.
Однажды Володю оставили с младшей сестрой, и он устроил в доме пожар. Как это произошло, из его письма не видно. То ли он носился по комнате с горящим листом бумаги, то ли пытался изобразить салют, как все мальчишки в конце войны, но пожар, видимо, был сильным, потому что у младшей сестры остались на лице следы ожогов.
После пожара Володина жизнь в семье стала трудной, все сердились на него, от отца доставалось по каждому поводу.
Вспоминает себя Володя и в каком-то городе, он — первоклассник, едет из школы домой на подножке трамвая. Кто-то из взрослых узнал его, пригрозил:
— Опять на подножке пристроился? Вот скажу отцу!..
Володя испугался — недавно за это отец сильно стукнул его. Мальчик решил домой не возвращаться, отправился на вокзал, сел в поезд и вылез на конечной остановке. Это была Москва. Дальше все пошло как по писаному: мальчишка в растерянности стоит на платформе, к нему подходит милиционер, ведет его в детскую комнату, расспрашивает — как зовут, как фамилия?
Проще всего было сказать: зовут Вовкой, фамилия Ефимов. Но он побоялся, что отправят домой и тогда от отца попадет вдвойне — и за подножку и за побег.
— Меня зовут Юркой, фамилия Смирнов, — сказал Володя.
Так Смирнов Юрий попал в московский детский приемник. Здесь пытались отыскать его родителей — семью Смирновых. Кто-то даже поехал по адресу, который дал мальчик. Адрес был вымышленным. Через две недели в списках воспитанников детского дома в Свердловске прибавилась новая запись: «Смирнов Юрий, семи лет. Родители не найдены».
В тот детский дом, как и во все другие, приезжали родители за своими детьми, и не раз приемные матери увозили с собой ребят.
Обычно все дети напряженно ждут «родительского дня».
«Помню, нам сказали, что приедут родители, и я привязала голубую тряпку вместо банта, чтобы понравиться им», — написала мне одна бывшая воспитанница детского дома.
Что же должен был чувствовать Володя, когда у него на глазах дети бросались навстречу родным, приемные отцы и матери увозили с собой мальчиков и девочек?. Наверное, он с ребячьей непоследовательностью боялся появления своих родных («все равно меня будут бить») и вместе с тем ждал их прихода. Но все-таки боязнь была сильней, раз он продолжал скрывать свое имя. Скрывал не год, не два, а целых семь лет. Назвал себя настоящим именем, только когда его из детского дома направили учиться в дорожно-механический техникум. Теперь он все чаще стал задумываться — как
