Когда он сел за письменный стол, чтобы приступить к черновику, то впервые после смерти Туи ощутил правильность происходящего. После депрессии, и угрызений, и летаргии, после брошенного ему вызова и необходимости действовать он стал тем, кем был: человеком за письменным столом, жаждущим рассказать историю и заставить людей взглянуть на вещи по-иному; а тем временем в Лондоне его ждет — и ждать остается недолго — женщина, которая с этой минуты будет первой его читательницей и первой свидетельницей его жизни. Он ощущал, что заряжен энергией, собранный материал бурлил в его уме, и цель была ему ясна. Он начал с фразы, над которой работал в поездах, и в отелях, и в такси. Одновременно и дипломатичной, и декларационной.

И рассказ под его рукой разматывался будто огромная цепь, каждое звено которой было выковано настолько весомо, насколько было в его силах. За два дня он написал пятнадцать тысяч слов. Возможно, потребуется добавить еще что-то, когда будут присланы заключения окулистов и графологов. И еще он крайне мягко коснулся роли Энсона в этом деле: нельзя рассчитывать на полезный отклик человека, если отделать его даже прежде, чем ты с ним познакомишься. Затем Вуд перепечатал его отчет, и копия была послана заказным пакетом главному констеблю.

Два дня спустя из Грин-Холла, Стаффорд, пришел ответ с приглашением сэру Артуру отобедать с капитаном и миссис Энсон в любой день на следующей неделе. Естественно, они будут рады, если он останется переночевать. Ни слова о его анализе, только шутливый постскриптум: «Если хотите, то пригласите с собой мистера Шерлока Холмса. Миссис Энсон будет в восторге познакомиться с ним. Сообщите мне, если для него тоже надо будет приготовить комнату».

Сэр Артур протянул письмо своему секретарю.

— Держит порох сухим, судя по всему.

Вуд утвердительно кивнул и предусмотрительно не сказал ни слова о постскриптуме.

— Полагаю, Вуди, вы не жаждете поехать в качестве Холмса?

— Я буду сопровождать вас, сэр Артур, если вы сочтете нужным, но вы знаете мое отношение к переодеваниям.

К тому же он чувствовал, что, получив уже роль Ватсона, сыграть еще и Холмса значило бы перенапрячь его способности к перевоплощениям.

— Думаю, я буду вам полезнее, если попрактикуюсь на бильярде.

— Верно, Альфред. Обороняйте крепость. И не оставляйте без внимания свои дуплеты. А я посмотрю, из чего скроен Энсон.

Пока Артур планирует свою поездку в Стаффордшир, Джин заглядывает дальше в будущее. Настало время ее преображения из ждущей девушки в неждущую жену. Сейчас январь. Туи умерла в прошлом июле; разумеется, Артур не может жениться до истечения двенадцати месяцев. Они еще не говорили о дате, однако осеннее бракосочетание не лежит за гранью возможного. Пятнадцать месяцев — после такого интервала вряд ли кто-нибудь будет шокирован. Сентиментальные души предпочитают весенние свадьбы, но, по мнению Джин, осень более подходит для второго брака. А затем медовый месяц за границей. Италия, разумеется, и, ну… ее же всегда манил Константинополь!

Свадьба означает подружек невесты, и это давно решено: Лесли Роуз и Лили Лодер- Симондс — давно утвержденные кандидатуры. Но свадьба, кроме того, подразумевает церковь, а церковь подразумевает религию. Мам воспитывала Артура католиком, с тех пор и он, и она отвергли эту веру: Мам — ради Англиканской Церкви, Артур — ради воскресного гольфа. Артур даже начал скрывать свое среднее имя «Игнатий». Следовательно, практически нет шансов, что она — католичка с колыбели — выйдет замуж как католичка. Это может удручить ее родителей. Особенно ее мать, но если такова цена, Джин ее уплатит.

Потребуется ли еще и дополнительная цена? Если она намерена быть рядом с Артуром во всем, тогда ей придется лицом к лицу столкнуться с тем, от чего она пока убегала. В тех редких случаях, когда Артур упоминал про свой интерес к спиритизму, она уклонялась. Внутренне она содрогалась от вульгарности и идиотичности этого мирка: глупые старики, будто бы впадающие в трансы, дряхлые карги в ужасающих париках, пялящиеся в хрустальные шары, люди, держащиеся за руки в темноте, пугая друг друга. Тут нет ничего общего с религией, иными словами, с моралью. И мысль о том, что это… это шаманство привораживает ее возлюбленного Артура, и мучила, и представлялась невероятной. Ну как может человек вроде Артура, с его логическим мышлением, не уступающим ничьему, позволить себе общаться с подобной швалью?

Правда, ее лучшая подруга Лили Лодер-Симондс без ума от столоверчения, но Джин считает это веселой прихотью. Она прерывает рассказы о сеансах, пусть Лили и заверяет ее, что в них принимают участие респектабельнейшие люди. Пожалуй, ей следует для начала подробно поговорить с Лили, чтобы преодолеть отвращение. Нет, к чему такое малодушие? Ведь замуж она выходит за Артура, а не за Лили.

И потому, когда он заезжает по дороге на север, она усаживает его, внимательно выслушивает новости о расследовании, а затем говорит к его видимому удивлению:

— Мне бы очень хотелось познакомиться с этим твоим молодым человеком, милый.

— Правда, милая моя? Он очень порядочный малый, омерзительно оклеветанный. Уверен, он сочтет это за честь и будет в восторге.

— По-моему, ты говорил, что он парс?

— Ну, не совсем. Его отец…

— А во что верят парсы, Артур? Они индуисты?

— Нет, они исповедуют зороастризм. — Артур наслаждается такими вопросами. Великая тайна женщин, думает он, может быть обойдена и усмирена, пока ему дозволяется объяснять им суть того или иного. Он с неколебимой уверенностью описывает историю парсов, характерные черты их внешности, их головные уборы, их либеральное отношение к женщинам, их традицию рождаться на нижнем этаже дома. Он опускает ритуал очищения, поскольку тот включает омовение коровьей мочой, но задерживается на центральном месте астрологии в жизни парсов и подводит объяснение к башням молчания и посмертным заботам стервятников, но тут Джин поднимает ладонь, прерывая его лекцию. Она успевает понять, что это ни к чему не ведет. История зороастризма никак не способствует плавному переходу, на который она надеется. К тому же тут ощущается что-то нечестное, противоречащее ее взгляду на себя.

— Артур, милый мой, — перебивает она, — мне хотелось бы кое-что обсудить.

Его лицо отражает удивление и легкую тревогу. Безусловно, он всегда ценил и ценит ее прямоту, но где-то в глубине осадок подозрительности нашептывает: то, что женщине хочется обсудить, редко служит удобством или пользе мужчины.

— Мне бы хотелось, чтобы ты объяснил мне свои занятия… ты называешь это спиритуализмом или спиритизмом?

— Я предпочитаю термин «спиритизм», но он, видимо, выходит из употребления. Однако я думал, эта тема тебе неприятна.

Подразумевает он нечто большее: что она питает страх и отвращение ко всему