— Да.
— Кто был этот полицейский?
— Понятия не имею. Я так много их вижу, ну а теперь для меня они все выглядят молодыми и, следовательно, на одно лицо.
— Вы не помните, что он сказал?
— Сэр Артур, это же было больше трех лет назад. И нет ни малейшей причины, почему мне могли бы запомниться его слова. Вообще-то он бы сказал только, что пакет от инспектора Кэмпбелла. Он мог бы сказать, что находится в пакете. И даже мог бы сказать, что это предметы для исследования, но это вряд ли требовалось бы сообщать мне.
— И пока эти предметы находились у вас, они скрупулезно хранились отдельно. Кожа и одежда? Я говорю отнюдь не как обвинитель.
— Но очень неплохо его имитируете, если мне позволено сказать так. И, естественно, я понимаю, к чему вы клоните. В моей лаборатории они никак не могли подвергнуться загрязнению, уверяю вас.
— Я ни секунды так не думал, доктор Баттер. И клонил я совсем к другому. Вы не могли бы описать мне полученный вами пакет?
— Сэр Артур, я прекрасно вижу, куда вы клоните. После двадцати лет перекрестных допросов защитниками я умею узнавать подобный подход, а также привык давать показания о полицейских процедурах. Вы надеялись, что я скажу, что кожа и одежда были свернуты вместе и засунуты в старый мешок некомпетентными полицейскими. Если так, то вы ставите под сомнение мою принципиальность, а не только их.
Теперь вежливость доктора Баттера приобрела стальной оттенок. Такого свидетеля вы всегда предпочли бы иметь на своей стороне.
— Я никогда бы себе этого не позволил, — умиротворяюще сказал Артур.
— Только что позволили, сэр Артур. Вы намекнули, что я мог бы проигнорировать загрязнение улик. Все предметы были завернуты отдельно и запечатаны, и никакая тряска не могла бы перекинуть волоски из одного пакета в другой.
— Весьма обязан вам, доктор Баттер, за исключение такой возможности.
В результате выбор оставался только двоякий: либо некомпетентность полицейских до раздельного упаковывания предметов, либо полицейская подтасовка перед упаковыванием. Но он достаточно пытал Баттера. Вот только…
— Могу ли я задать еще один вопрос? Исключительно о фактах.
— Разумеется. Извините мою вспышку.
— Она понятна. Я, как вы заметили, вел себя слишком уж подобно обвинителю.
— Дело не столько в этом. А вот в чем. Я сотрудничаю со стаффордширской полицией свыше двадцати лет. Двадцать лет вызовов в суд, чтобы отвечать на хитрые вопросы, построенные на неверных, как я знаю, предпосылках. Двадцать лет наблюдения за игрой на невежестве присяжных. Двадцать лет представления улик, настолько ясных и однозначных, насколько я способен их объяснить, после чего со мной обходятся если не прямо как с шарлатаном, то как с человеком, просто высказавшим свое мнение, не более весомое, чем мнение прохожего на улице. Да только у этого прохожего нет микроскопа, а если бы он попробовал в него посмотреть, то не сумел бы даже настроить. Я излагаю то, что наблюдал, то, что я знаю наверное, — и в ответ слышу презрительно, что это не более чем мои личные домыслы.
— От всей души сочувствую, — сказал сэр Артур.
— Ну, не знаю. Во всяком случае — ваш вопрос.
— В какое время дня вы получили полицейский пакет?
— В какое время? Около девяти часов.
Артура поражает такая расторопность. Пони обнаружили примерно в 6:20, Кэмпбелл был все еще на лугу, когда Джордж вышел из дома, чтобы успеть на поезд 7:39, и в дом священника он явился с Парсонсом и специальными констеблями немного раньше восьми. Затем обыск, пререкания со священником, его женой и дочерью…
— Простите, доктор Баттер, но, не впадая в тон обвинителя, пакет все-таки должны были доставить вам позднее?
— Позднее? Ни в коем случае. Я точно знаю, когда его доставили. Помню, как я возражал. Они настаивали на том, чтобы вручить мне пакет непременно в этот же день. Я сказал им, что буду ждать только до девяти. И держал перед собой свои часы, когда его привезли. Ровно в девять.
— Ошибка всецело моя. Я думал, вы имели в виду девять утра.
Теперь настала очередь доктора Баттера удивиться.
— Сэр Артур, согласно моему опыту, полицейские и компетентны, и старательны. Но они не чудотворцы.
Сэр Артур согласился, и они расстались по-дружески. Однако затем он поймал себя именно на этой мысли: что полицейские и в самом деле чудотворцы. Они сумели переместить двадцать девять лошадиных волосков из одного запечатанного конверта в другой всего лишь силой мысли. Быть может, ему следует сообщить о них Обществу спиритических изысканий.
Да, их вполне можно сравнить с медиумами, перемещающими предметы, предположительно способными дематериализовать предмет, а затем вновь его материализовать, высыпая древние монеты на стол перед участниками сеанса, не говоря уж об ассирийских табличках и полудрагоценных камнях. К этой ветви спиритизма Артур продолжал относиться с глубокой скептичностью; ведь самый недотепистый сыщик-дилетант обычно бывал способен проследить древние монеты до ближайшего нумизмата. А что до молодчиков, которые пробавлялись змеями, черепахами и живыми птицами, Артур считал, что их место скорее в цирке или на ярмарке. Или в стаффордширской полиции.
Он ликующе играл этими мыслями — просто из-за переполненности торжеством. Двенадцать часов — вот искомый ответ. Улики находились в полиции двенадцать часов перед отправкой их доктору Баттеру. Где они лежали, в чьем ведении находились, как с ними обращались? Было ли это случайным соприкосновением или сознательным действием с конкретным намерением представить виновным Джорджа Идалджи? Почти наверное этого они никогда не узнают, если не будет признания на смертном одре — однако Артур никогда не доверял признаниям на смертных одрах.
Его ликование еще возросло, когда в «Под сенью» доставили заключение доктора Линсдея Джонсона. Оно подкреплялось двумя блокнотами исчерпывающего графологического анализа. Лучший специалист Европы заключил, что ни одно из представленных ему писем, написанное ли злокозненным интриганом, религиозным маньяком или дегенеративным подростком, не имеет ни единого значимого сходства с подлинными документами, написанными Джорджем Идалджи. В некоторых образчиках имеются подобия сходства, но такие, каких следует ожидать при попытках подделывать чужой почерк. Подделывателю иногда удается создать подобие факсимиле; однако всякий раз неоспоримые признаки доказывают, что Джордж — в буквальном смысле — не приложил руки ни к одному из них.
Первая часть списка Артура была теперь больше чем наполовину перечеркнута:
