— Нет, ты не мог... — прошептала она.
— Дорогая, ты меня смешишь, — заявил Кадм. — С какой стати мне держать рот на замке? Конечно, я не трепался направо и налево, а сообщал о твоих милых прихотях лишь избранным. Например, Сесилу. И некоторым членам нашего достойного семейства.
— Ты мерзкий, отвратительный, гнусный старикашка...
— Ты совершенно права, прелесть моя. Прошу тебя, продолжай. Возможно, нам больше не представится случая наговорить друг другу нежностей.
— У тебя никогда не было ни стыда, ни совести.
— Полностью с тобой согласен. В противном случае я бы на тебе ни за что не женился.
— Что ты имеешь в виду?
— Если помнишь, претендентов на твою руку было немного. На женщинах с такой репутацией не принято жениться. Знаешь, когда я впервые увидел тебя голой, я подумал: наверняка на этом теле не осталось ни единого нетронутого места, каждый его дюйм целовали, сосали, щипали, кусали. И эта мысль возбудила меня донельзя. Мне твердили со всех сторон: зачем ты женишься на этой шлюхе, она переспала со всем Вашингтоном, но я отвечал: ну и что, все равно я могу научить ее кое-каким штучкам, которых она не знает. — Кадм смолк и услышал, как Лоретта тихонько всхлипывает. — Какого черта ты плачешь? — возмутился старик. — Когда я наконец сдохну, ты сможешь рассказать всем и каждому, что я был грубой скотиной. А еще лучше — напиши книгу и поведай всему миру о страданиях, которые ты испытала, живя с грязным, развратным старым козлом Мне на это наплевать. Думаю, скоро мне будет не до ваших делишек. Придется платить за свои грехи. А счетов накопилось немало.
В течение всего разговора Кадм не отрываясь смотрел на экран, но тут он с трудом повернул голову и устремил на Лоретту пронзительный взгляд.
— Как известно, богатым заказан путь в царствие небесное, — заметил он. — А в аду им уготованы особые муки. Так что не забудь помолиться обо мне, хорошо? — Лоретта не ответила, глаза ее застилали слезы. — О чем ты думаешь? — не оставлял ее в покое Кадм.
— Я думаю... думаю о том, любил ли ты меня когда-нибудь?
— Ах ты, моя прелесть, — усмехнулся старик. — По-моему, нам уже пора забыть о подобных сантиментах.
Лоретта вышла из комнаты, не сказав больше ни слова. Спорить с Кадмом не имело смысла — несомненно, лекарства оказывали угнетающее действие на его рассудок. Может, доза была слишком велика, об этом стоило поговорить с Ваксманом. Лоретта поднялась к себе и переоделась, выбрав платье, сшитое еще к прошлому сезону, но до сих пор у нее ни разу не было настроения его надеть. Ей казалось, что это простое белое платье ее бледнит. Однако теперь, рассматривая себя в зеркале, она сочла, что строгий стиль ей к лицу, он придавал ее облику холодность и неприступность.
Кадм назвал ее шлюхой, и это было несправедливо. Конечно, в ее жизни были веселые времена, все, что он наговорил о ее теле, на котором не осталось нетронутых уголков, чистая правда. Но в чем ее вина? В том, что она использовала красоту, которой наградил ее Господь? В том, что она стремилась использовать любую возможность получить удовольствие — везде, всегда и со многими? В этом нет ничего постыдного. И Кадм, как это ни странно, в начале их романа даже гордился ее репутацией. Ему всегда нравилось, когда за объектом его ухаживаний тянулся шлейф сплетен и слухов. Спору нет, несколько раз она, поддавшись тщеславным побуждениям, прибегала к искусству пластических хирургов. Но, опять-таки, что с того? Разве плохо, что она выглядит на десять лет моложе своего возраста, при неярком освещении ей никак не дашь больше пятидесяти лет. И у нее не было ни малейшего желания использовать свою красоту для того, о чем говорил Кадм. С тех пор как она стала его женой, у нее был только один любовник, и роман их длился всего неделю. Вспоминая о нем, было бы приятно думать, что она разбила его сердце, но Лоретта не питала подобных иллюзий.
Тот человек был неуязвим. Это он, насытившись ею, сел на свою яхту и вышел в море, оставив ее на берегу с разбитым сердцем.
Лоретта в белом платье вышла из дома, а Кадм остался сидеть у экрана телевизора, где по-прежнему шел его любимый бейсбол. С тех пор как он в последний раз смотрел игру, прошло немало месяцев. Он чувствовал, что это занятие каким-то образом помогает ему отвлечься от нынешнего состояния, забыть о дряхлой, унизительной старости и унестись мыслями в прошлое. А ему предстояла большая работа, многое требовалось привести в порядок до того, как смерть придет за ним и унесет в особый, специально оборудованный ад для богатеев.
Католик по вероисповеданию и атеист по убеждению, Кадм верил и не верил в существование этого ада, верил и не верил в то, что ему предстоит терпеть если не вечные, то долгие, очень долгие муки в унылом месте, где богатство будет бессильно обеспечить ему хотя бы минимум удобств. Не говоря уже о роскоши и комфорте. Впрочем, о роскоши Кадм никогда особенно не заботился, так что без шелковых пижам, итальянской обуви и шампанского по тысяче долларов за бутылку он вполне обойдется. По чему он и впрямь будет тосковать, так это по власти. Ему будет мучительно не хватать сознания того, что достаточно снять телефонную трубку, поговорить пять минут — и он может сместить любого политика, даже с самого высокого поста. Там, куда ему предстоит отправиться, никто не собирается ловить каждое его слово и пытаться угадать его желания, и с этим тоже трудно смириться. Ни для кого он не будет идолом. И никто не будет его ненавидеть. Жизнь его лишится смысла. Вот в этом и заключается истинный ад — в признании собственного бессилия, в вечной праздности ума и воли.
Вчера стоило Кадму подумать об этом, и на глазах у него выступали слезы. Сегодня слез уже не осталось. Голова его превратилась в выгребную яму, наполненную гнусной бранью; теперь, когда эта сука, его жена, спаслась бегством, теснившиеся в мозгу Кадма грязные ругательства не находили применения. Наверняка эта тварь отправилась на свидание со своим любовником и сейчас раздвигает ноги перед каким-нибудь вонючим альфонсом.
Последние слова Кадм произнес вслух, но едва ли заметил это. Он сидел в своем собственном засохшем дерьме, бормотал под нос непристойности, а в голове его возникали видения столь расплывчатые, что он сам не мог понять, то ли это эротика, то ли экскременты.
В эту неразбериху порой вплетались новые заботы — Кадм вспоминал о незавершенных делах, о людях, с которыми не успел попрощаться. Но слабеющий рассудок был не в состоянии долго задерживаться на каком-либо предмете, за исключением дерьма и грязи.
Тут явилась сиделка, чтобы узнать, как он себя чувствует. Кадму стоило огромных усилий не обрушить на нее поток грязных ругательств, но он собрал в кулак остатки воли и всего-навсего приказал ей убираться. Селеста повиновалась, сказав, что через десять минут вернется, так как скоро полдень и ему пора принимать лекарство.
Прислушиваясь к ее шагам в коридоре, Кадм ощутил в голове какое-то непонятное жужжание. Судя по всему, источник жужжания гнездился где-то в его затылке, и с каждой минутой этот мерзкий раздражающий звук усиливался. Кадм затряс головой, точно собака, которой в ухо попала блоха, но это не помогло. Жужжание становилось все громче, все назойливее и пронзительнее. Кадм отчаянно вцепился в подлокотники кресла, словно собирался встать на ноги. Он не мог этого выносить. Ощущать, как все твои мысли тонут в
