оставляет их наедине.

Непрядов помедлил, как бы призывая в помощь всё свое мужество. Он шагнул через порог с таким ощущением, будто в этой просторной, затенённой шторами комнате его ждала виселица, не то гильотина.

Он увидал Катю. Она лежала посреди помещения на высокой койке, похожей скорее на какой-то хитроумный станок. Неподвижное тело её было забрано в жёсткий корсет. Руки выпростаны поверх одеяла. С трудом узнавал Непрядов черты дорогого ему лица — таким изменившимся, донельзя измождённым и осунувшимся представлялось оно. Трудно было вообразить, что стало с её прекрасной, исполненной самого совершенства фигурой, которой он прежде никогда не переставал восхищаться. Это была уже совсем другая женщина, казавшаяся ко всему безразличной, отрешённой от всего на свете и пребывавшая в тяжёлом забытьи.

Непрядов осторожно приблизился. С чувством сострадания и боли он глядел на жену, стараясь пересилить мёртвой хваткой стиснувшую его горло спазму. Катя не двигалась, будто и вовсе не дышала.

Егор тихо позвал её по имени. Она не ответила, оставаясь недвижной. Тогда он заговорил сам, чтобы только не молчать. Начал рассказывать, как Стёпка, «негодник этакий», оказался на Северах, о чём они при встрече разговаривали, что поделывали, пока вчера вечером не возвратились домой.

Наконец, она открыла глаза — такие же на удивление ясные, полные небесной голубизны, как и в пору их первой встречи. Пожалуй, то было единственное, что оставалось от неё прежней. Истолковав это знаком привета, Егор наклонился и поцеловал жену в щёку. Терпеливо ждал, что она скажет, но так и не дождался. Катя находилась в непонятном и пугающем состоянии полного оцепенения. Она будто пребывала в неземном измерении, совсем не реагируя на зовущие, ищущие ответа егоровы слова.

Отчаяние и страх за жену охватили Егора. Он в растерянности оглянулся, как бы прося поддержки у вошедшей в комнату тёщи. Но та решительно указала Егору на дверь, давая тем самым понять, что время свидания истекло. И Непрядову ничего не оставалось, как подчиниться. До последнего мгновенья ожидая ответа, он ещё раз глянул на жену. Катя молчала. Тогда Егор напоследок поцеловал её и вышел в коридор.

Тёща какое-то время оставалась вместе с Катюшей. Было слышно, как Светлана Игоревна что-то говорили дочери, так же не получая ответа. Потом и сама появилась. По её озабоченному, расстроенному лицу Егор мог прочитать, что надеяться пока им особенно не на что.

Светлана Игоревна привела зятя в свой кабинет и там, за чашкой чая, уже не таясь и не мудрствуя, откровенно поведала всё как есть. По её словам, Катя в результате травмы пребывала в состоянии тетраплегии, когда ей невозможно было шевельнуть ни рукой, ни ногой. Сколько будет такое продолжаться, она сказать не бралась. Примерно через месяц должен был состояться консилиум, после которого станет ясно, как будет протекать Катюшина болезнь. Тёща не скрывала, что слишком велика вероятность того, что Катя на всю жизнь может остаться калекой. При этих словах Светлана Игоревна пристально поглядела на зятя, осторожно оценивая, какое это произведёт на него впечатление. Потом вдруг сказала:

— Теперь особенно трудно придется тебе, Егор. Подумай и реши, готов ли ты к этому?

— К чему — этому? — напрягся Непрядов.

— Да все к тому, что увидел и услышал… — продолжала вкрадчиво допытываться Светлана Игоревна.

Непрядов еле смолчал, но при этом так выразительно глянул на тёщу, что она предпочла больше не испытывать терпение зятя.

— Ты пей чай, пей, — поспешила напомнить, — не то остынет.

— Плохо же вы знаете меня, Светлана Игоревна, — сказал Егор неприязненно и сурово, сквозь зубы пропуская слова.

— Впрочем, извини, конечно, если что не так сказала…

Непрядов не ответил, твёрдо зная, что готов был до конца нести свой крест, уготованный судьбой. Какие бы испытания опять не выпали, он всегда будет рядом со своей женой. Однако больно укололо, что Светлана Игоревна сомневалась в нем. «Баба — она и есть баба, хоть и доктор наук, — нелестно подумал он о своей тёще. — Ну, ничего! Если ещё раз позволит себе такие штучки, уж как следует врежу — всё выскажу, чтоб стыдно карге старой было…» Не слишком нравилось, что Светлана Игоревна излишне профессионально, по-деловому веля себя рядом с дочерью. Возможно, ни одного ласкового слова не сказала ей. «Ну, точно боцман в юбке! — снова подумалось Егору. — Выходит, первое впечатление о её придавленности горем было неверным, обманчивым. Это же не мать, а робот какой-то, которому всё равно, кого скальпелем кромсать: подопытную лягушку или собственную дочь…» И чувство жалости к жене вновь смешалось с ощущением обиды на тёщу.

Казалось, что Светлана Игоревна даже в мелочах продолжает всем навязывать свою волю. Как только волна отчаянья в душе Егора немного улеглась, его непременным желанием стало пойти в цирк и самому разобраться во всём случившемся. Постоянно мучил вопрос, как же могло случиться такое, что на репетиции не сработала система страховок? Правда, он знал постоянное стремление жены работать без лонжей, чтобы испытать радость «свободного полета» под куполом цирка. Но всё же хотелось лично выяснить, как это произошло, что жена сорвалась с трапеции. Наконец, почему силу её падения не ослабил полагавшийся находиться внизу батут?

Однако тёща, узнав об этом намерении Егора, повела себя как-то странно. С излишним раздражением и недовольством она сказала, что совсем нет необходимости соваться в дела, в которых он всё равно ничего не смыслит. Тем более что родной Катин отец, Тимофей Фёдорович, примчался из Москвы тотчас, как только стало известно о случившемся с его дочерью несчастьем. Светлана Игоревна утверждала, что её бывший муж, как вполне компетентный специалист, конечно же во всём лучше разберётся и не стоит ему в этом мешать. Поскольку сам Тимофей Фёдорович бывал в Ленинграде лишь короткими наездами, Непрядову непреклонной тёщей велено было дожидаться его очередного прибытия. Светлана Игоревна дала понять, что Егоровы «дилетантские потуги» ни к чему хорошему не приведут, а только усложнят и запутают уже начавшееся расследование происшедшего. Услышав это, Егор едва ни вскипел прямо в тёщином кабинете, но всё же с большим усилием заставил себя сдержаться. Подумалось, будет ещё время поставить её на место, чтобы ежеминутно не указывала, как вести себя и что делать.

Только во все последующие дни Егору так и не представился случай поругаться с тёщей. Вечером, когда они вернулись из клиники домой, перед Егором вновь была уже не волевая властительница своей хирургической вотчины с железными нервами «боцмана в юбке», а обыкновенная пожилая женщина, смертельно уставшая после работы и притихшая, обременённая массой домашних забот. Она готовила ужин на всю семью, стирала в ванной бельё, потом прибиралась в комнатах, а уже заполночь долго шелестела в своём кабинете страницами каких-то научных журналов.

Непрядов так и не отважился помешать ей своим нелицеприятным разговором, к которому был готов как к торпедной атаке. Перед сном он опять проветрился на балконе, поглядел на ночную Неву. Затем прошёл в кухню, чтобы напиться воды. А когда возвращался в свою комнату, то услышал, как за дверью своего кабинета тихо, по-бабьи безутешно, выла Светлана Игоревна. Непрядов понял её и простил.

На этот раз Егор надолго задержался в Ленинграде. Лишь на пару дней наведался в Москву, где ему вручили орден. Причем, не «Красного Знамени», как намечалось, а не поскупились даже на «Ленина». Вместе с тем дали понять, что до звания «Героя» чуть-чуть не дотянул: вот если бы с политотдельскими он не испортил отношений. Правда, утешили тем, чтобы готовился прикрепить к погонам ещё по одной звёздочке. Соответствующий приказ находился на подписи у министра. В Главном штабе ему сообщили также, что на Севера он может пока не торопиться. Лодка его уже вышла из базы и вскоре своим ходом прибудет в Ленинград, где её поставят в док для производства капитального ремонта.

Свиделся Непрядов и с первым своим командиром и наставником Христофором Петровичем Дубко. Тот пребывал уже в звании вице-адмирала и занимал в Главном штабе довольно высокий пост. Разговор их состоялся в адмиральском кабинете уже после рабочего дня. За рюмкой коньяка как раз представился случай обмыть Непрядовский орден. Христофор Петрович был искренне рад Егору. Он дотошно расспросил своего бывшего «штурманца» о его теперешних командирских делах. Впрочем, как оказалось, о всех злоключениях и удачах Егора адмирал был хорошо осведомлён и принимал во всём этом, в силу своего положения, весьма деятельное участие. Именно благодаря усилиям Христофора Петровича в столь