Инка. – Где голубая рубашка? – спросила она.

– Я ее кровью запачкал.

– Дай ее мне постирать. Не бойся, я не испорчу.

Я достал из-под матраца рубашку и быстро, кое-как завернул в газету: мне хотелось поскорее выйти на улицу.

Мы вышли через парадное. В домах и на улицах горел свет, и улицы были тихими, но не по-ночному, а по-вечернему: прохожих было много.

– Как себя Сашка чувствует?

– Мне кажется, хорошо. Даже кость цела. Сашкина мама сказала, что у него сотрясение мозга. Но Сашкин отец сказал, что никакого сотрясения нет. Он, по-моему, обо всем догадывается. Сашкина мама сказала отцу: «Ты такой же врач, как я голландская королева». Тогда Сашка сказал, что если у него нет сотрясения, то будет от маминого крика.

– Долго была у Сашки?

– Не очень. Мне было неловко, и я ушла. Катя тоже была. Потом Витя с Женей пришли, но я уже уходила...

Я ждал, что Инка скажет – куда. Но она больше ничего не говорила.

– Хорошо, что ты догадалась позвать Павла, – сказал я.

– Я сразу вспомнила про Павла и побежала. Я только боялась, что он уже ушел. Но он не ушел. Те двое, что были с ним, сначала не хотели идти. Павел со мной побежал, а они сзади шли. Мы услышали, как вы деретесь. Павел крикнул: «Полундра!» Мне он сказал, чтобы я близко не подходила, а сам подошел. На него посветили фонариком. Он кого-то обругал, потом ударил. Он несколько раз кого-то ударил.

– Зачем же ты подошла? Он же сказал, чтобы ты не подходила.

– Я и не подходила. Я стояла, пока тебя не увидела. Я тебя увидела, когда ты хотел встать.

– Ты смелая. Если бы не ты, нам бы здорово попало.

– Ничего я не смелая. Ты меня просто не знаешь. Я смелая, когда не думаю. Если бы я сначала подумала, я бы не подошла.

К Сашке Инка пошла одна. С моими губами нечего было и думать попадаться на глаза Сашкиной маме. Когда Инка входила в подъезд, я крикнул:

– Долго не сиди!

Свет из аптеки падал на тротуар. Я ждал Инку на мостовой за афишной тумбой, чтобы Сашкина мама не увидела меня из окна. От нечего делать я выжег спичками глаза и нос Джона Данкера – сначала на одной афише, потом на другой. Инка вышла вместе с Витькой.

– Сегодня в военкомат вызывали, – сказал Витька.

– Зачем?

– Разнарядку получили.

– Куда едем?

– В том-то и дело – не сказали. С одним со мной не стали разговаривать. Велели утром троим прийти.

– Сашка пойдет?

– Говорит, пойдет. А тетя Соня кричит, что не пустит.

Я посмотрел на верхние окна. Они были открыты. Свет рассеивался в белых листьях деревьев. Я слышал голоса: говорили в комнате, окна которой выходили во двор.

– Не нравятся мне эти тайны мадридского двора, – сказал я.

– Сашке тоже не нравятся, – ответил Витька.

Инка смотрела на меня, и свет отражался в ее встревоженных глазах.

– Скажи Сашке, я за ним утром зайду.

Витька вошел в подъезд, а я с Инкой против сквера перешли мостовую. Сквер посадили три года назад комсомольцы. Теперь-то, наверно, деревья выросли, и в сквере приятно посидеть. А тогда через сквер только ходили, чтобы сократить расстояние, и назначали в нем короткие свидания. Мы прошли мимо скамьи, на которой часа два назад сидел Джон Данкер.

– Была на пляже? – спросил я.

– Была до обеда. Игорь с Зоей тоже были. Я с ними была. Правда-правда. Можешь у них завтра спросить.

– Зачем?

– Я же знаю, о чем ты хочешь спросить. Я же знаю. – Инка просунула ладонь под мою руку. – Ничего такого не было, – сказала она. – Он сказал, что мы все равно расстанемся, а я сказала, что это неправда. Я три раза гадала на спичках, и три раза спички переплетались. Второй раз не очень, но приблизительно. Три раза не может быть случайного совпадения.

– Меня он откуда знает?

– Он же тебя видел на пляже. А потом я ему сказала. Он просил с ним встретиться, а я сказала, что тебя нет в городе, а когда тебя нет, я никуда не хожу.

– Игорь и Зоя тоже с ним разговаривали?

– Да нет. Они его не видели. Мы с ним в море разговаривали. Я плавала за вторым саем, а он за первым. Он совсем плохо плавает. Я сказала, что, если он не подплывет ко мне, я с ним не буду разговаривать. Я нарочно так сказала: я думала, он побоится. А он подплыл. Когда мы возвращались, он чуть не утонул. Правда-правда. Знаешь, как я испугалась!

Мы остановились у калитки Инкиного дома. Я подумал, где бы сейчас была Инка, если бы я не вернулся в город. У меня сердце перевернулось. Теперь я бы ее ударил, но я не ударил: на улице были прохожие.

– Проводи меня до подъезда, – сказала Инка.

– Спать хочу. Я почти не спал.

– Нет, проводи.

В подъезде Инка прижала пальцами корочку на моей нижней губе и сбоку поцеловала меня. Я знал, что она меня поцелует, и заранее прислонился спиной к стене.

– Не молчи. Не надо молчать, – сказала Инка. – Я же говорила тебе – я порочная. Я сама не знаю, что со мной происходит. Мне было просто интересно, о чем он будет со мной говорить. Ты же видел, как я обрадовалась, когда тебя увидела. Ты же видел.

Я поцеловал Инку, и у меня из губы пошла кровь. Инка не могла увидеть кровь: наверно, она почувствовала кровь губами.

– Больше не надо, а то долго не заживет, – сказала Инка.

Мы стояли в подъезде за лестницей и молчали. Инкины руки лежали у меня на плечах, и я прижимал ее к себе. Мы оба очень устали и только теперь это почувствовали.

– Я тебе говорила, мамина сестра живет в Ленинграде. Говорила?

Я не помню, говорила Инка или нет. Кажется, говорила.

– Она приедет к нам на лето. Я смогу к ней ездить на каникулы. Хорошо, если вас пошлют в Ленинград.

Куда нас пошлют? Я мог узнать это только завтра. И мне хотелось, чтобы скорее прошла ночь и наступило завтра. Для этого надо было лечь спать, а чтобы лечь спать, надо было прийти домой. Кажется, Инка была права: хорошо, если бы мне никуда не надо было уходить.

В кабинете военкома, наверно, никогда не было солнца. Я об этом подумал, как только открыл дверь. Я вошел первым, и следом за мной вошли Сашка и Витька. Витька повернулся к двери и осторожно ее закрыл. Потом мы стояли шеренгой спиной к двери: я с разбитыми губами, Сашка с забинтованной головой, а у Витьки в складках нижнего века копились остатки синяка.

Не знаю, какое впечатление произвели мы на военкома: военком был человек сдержанный. Он только посмотрел на часы и сказал:

– Опоздали на пятнадцать минут.

Он сидел боком к нам и через стол поглядывал на Алешу.

– Поздравляю, профессора: едем в Ленинград, – сказал Алеша.