изжитую обезьяноподобность. Без такого «переходного типа» вся дарвиновская эволюционная теория, гласящая, что современные люди происходят от обезьян, повисала в воздухе, лишая своих сторонников возможности предъявить скептикам осязаемые доказательства. Дарвинизм, как известно, теория сугубо атеистическая, доказывающая, что человека сотворил не Бог, а «слепая, мудрая природа» в процессе «бесчисленных проб и ошибок». Самое поразительное заключается в том, что эта ахинея нашла среди людей множество сторонников, объявивших себя дарвинистами. Христианская церковь попыталась противостоять этому наукообразному сатанизму, но все ее неуклюжие доводы были сметены мощным и хорошо организованным шквалом язвительных публикаций.

Читателям следует знать, что есть немало серьезных ученых, которые, изучив хромосомные системы человекообразных обезьян, считают, что эти обезьяны (в частности шимпанзе) происходят от людей, то есть являются деградировавшей человеческой популяцией. Эта версия превращает дарвинизм в комический анекдот, но дарвинисты не сдаются.

Однако, пока не было найдено связующее звено между неандертальцем и кроманьонцем, дарвинисты могли лишь теоретизировать, не имея никаких доказательств. Затем открылись новые факты, перевернувшие все представления о палеоантропах (древнейших людях). Оказалось, что «звероподобные» неандертальцы обладали речью, религией, умели строить искусственные жилища и при этом, как уже отмечалось в предыдущих главах, были людоедами — нет ни одной неандертальской стоянки, где археологи не обнаружили бы следы каннибализма.^{466} Следовательно, проблема «связующего звена» отодвигалась в более древние эпохи. Дарвинистам предстояло определить, от какого типа ископаемых гоминидов (человекообразных) происходят сами неандертальцы, которые, несмотря на свой внешний вид, оказались все же людьми. Читатель, по нашему примеру, может перерыть массу палеоантропологической литературы, но он не обнаружит в ней никаких убедительных доказательств того, что между неандертальцами и более древними типами гоминидов существует какая-то генетическая связь, выявляемая переходными признаками.

Дарвинистская цепочка эволюции обрывалась, по крайней мере, в двух важнейших местах. Неандертальцы появились неизвестно откуда и канули неизвестно куда. Кроманьонцы появились неизвестно откуда и продолжают пребывать на планете. Твердолобым и высокомерным фанатикам дарвинизма следовало бы внимательно прочитать Святой Коран, и там они нашли бы ответы на все свои проблемы, раздутые в целые библиотеки. Но, конечно, Святой Коран обжигает руки тех, в чьих сердцах — болезнь неверия.

В 1931 году атеисты подняли торжествующий гвалт. Они, по их словам, нашли-таки недостающее звено между неандертальцами и кроманьонцами! Произошло это в Израиле, в пещерах приморской горы Кармел. Ян Елинек, один из ведущих специалистов в области палеоантропологии, торжествующе пишет: «израильские находки следует рассматривать как тип неандертальского человека в самом широком смысле, который является наглядным доказательством генетической связи между ранними неандертальцами и современным человеком».^{467}

После этих слов мы вправе вообразить, что в израильских пещерах найдено что-то из ряда вон выходящее, какие-то неоспоримые доказательства, посмотрев на которые все верующие должны отречься от религии и дружно запеть «алилую» Дарвину и его «апостолам». Однако не будем с этим торопиться и прежде посмотрим, что же все-таки найдено в пещерах Кармела, вокруг чего поднят весь этот шум.

Там найдено много костей, но «звено» отыскалось в двух черепах (мужском и женском) и одной нижней челюсти. Мужской череп, как пишет под его фотографией Ян Елинек, обладает смешанными чертами неандертальских и сапиентных (т.е. кроманьонских — авт.) признаков. Женский череп обладает чертами классического неандертальца, но в одном с ним слое найдена мужская челюсть с признаками кроманьонца.^{468} Если исключить женский неандертальский череп, который включен в число доказательств только потому, что рядом оказалась кроманьонская челюсть, то остаются эта самая челюсть и другой, мужской череп. Этим и исчерпывается вся эта сенсация.

Не в обиду этим людям будет сказано, но нередко мы видим на улицах и даже среди своих знакомых наших современников, обладающих, как бы помягче выразиться, примечательными чертами лица. Встречаются, и довольно часто, выпяченные челюсти, выпуклые надбровные дуги, сильная волосатость, но заметив в толпе людей с подобными чертами лица мы ведь не кричим: «Смотрите, неандерталец, неандерталец!» Мы не кричим эти глупости, потому что знаем, что лица у людей очень разные и черепа имеют порой удивительные выпуклости. Почему мы тогда не можем допустить, что и среди древних людей попадались люди, несколько отличающиеся от своих современников чертами лица и строением черепа? Генетические мутации — вещь в биологическом мире обычная и она часто преподносит шокирующие сюрпризы. Малейший поворот хромосомы способен превратить ребенка в пародию на человека, в какое-то кошмарное создание. Поэтому, череп из Кармела может вызвать интерес, но никак не служит доказательством того, что на каком-то этапе времени произошло превращение неандертальцев в современных людей. Что касается челюсти, то о ней в данном аспекте вообще неудобно и говорить.

Но это возражения общего порядка. Подойдем к проблеме израильских находок с сугубо научной точки зрения.

Читатель, уже знакомый с «культом мертвой головы», присущим жителям первобытных пещер, обратил, вероятно, внимание на ассортимент израильских находок. Чтобы правильно оценить их смысл, необходимы некоторые дополнительные сведения о культовых манипуляциях с черепами, неотделимых от обряда людоедства.

Ныне в распоряжении ученых находятся костные остатки около 2 тысяч древнейших людей (кроманьонцев и более архаичных гоминидов).^{469} Почти все они состоят из черепов (или их фрагментов) и костей конечностей, носящих, за единичными случайными исключениями, следы людоедства.^{470} Ю. А. Смирнов, впервые обобщивший все данные из этой области, пишет: «в палеолите существовали две разнохарактерные „традиции“ извлечения головного мозга. Первая — „бессистемная“ — указывает на отсутствие определенности в выборе вскрываемой части черепа, в результате чего происходило значительное его разрушение. Вторая — „систематическая“ — демонстрирует строго определенный выбор — район затылочного отверстия, а в результате — практически целый череп. На этом основании можно предложить гипотезу о появлении в мустьерское время „ритуального каннибализма“, в итоге которого череп не превращался в пищевой отброс, а захоранивался или оставался на поселении, играя определенную (неутилитарную) роль в социальных отношениях и (или) идеологических представлениях».^{471}

Кости, выброшенные вместе с отходами или зарытые в землю, через определенный промежуток времени (в зависимости от влажности и химического состава почвы) гниют и рассыпаются в прах — за исключением зубов, которые, благодаря твердости структуры, сохраняются дольше всего. То есть, если сгнили, к примеру, ребра или тазовые кости, вместе с ними должны были бы сгнить и черепа с конечностными костями. Ю.А Смирнов в процитированном нами заключении констатирует, что раз черепа и кости конечностей не сгнили с другими частями скелета, значит их намеренно отчленили и сохраняли на стоянках в качестве трофеев или религиозных символов. Тогда появляется вполне резонный вопрос — а можно ли датировать эти культовые черепа синхронно с теми археологическими объектами и культурными слоями, в которых их обнаружили? Можно пояснить эту проблему следующим примером. Нумизмат хранит у себя дома коллекцию монет, самые древние из которых относятся к эпохе лидийского царя Креза, а самые «свежие» — к эпохе, скажем, 30-х годов нашего столетия. Прав ли будет сосед этого нумизмата, который, осмотрев все эти разновременные монеты, скажет, что коллекцию можно датировать или эпохой Креза, или эпохой 30-х годов? Конечно, нет. Каждая монета в коллекции принадлежит своей определенной эпохе и между этими эпохами — тысячи лет, несмотря на то, что монеты собраны в одном месте. Равным образом разумный ученый не может датировать тот или иной череп-трофей, сохранявшийся в племени на протяжении жизней многих поколений, той эпохой, в которой застал его заступ археолога.

Ю. А. Смирнов иллюстрирует эту мысль следующим замечанием: «мы, извлекая из слоя какую-нибудь изолированную кость…, никогда не сможем сказать, по каким причинам она тут оказалась, была ли она тут единственной изначально, или только она и сохранилась от всего когда-то целиком попавшего в слой