Десяток стрел просвистел в воздухе. Четыре из них отскочили от языгов, под куртками которых оказались кольчуги. Но шесть пущенных сверху, из ветвей деревьев, впились в неприкрытые металлом лица и шеи.

Агафирс, пронзенный в горло и висок, умер мгновенно. Сартак корчился на земле, обломив оперение стрелы, торчащей из сонной артерии. Третий нечеловеческим усилием вырвал стрелу из разорванной щеки и, шатаясь, сделал несколько шагов. Яд довершил дело.

Из зарослей орешника вышли Сасиг и молодые родичи. Деловито выгнули луки и сбросили тетивы с ушек. Столпились возле мертвых тел.

Регебал нагнулся и, оголив левую руку убитого вождя, разомкнул золотой браслет на запястье. Приблизил украшение к глазам. Двуликий Янус отрешенно улыбался гранеными губами.

– Вот и все, – почему-то прошептал царственный шурин и начал отвязывать коня от дуба.

Даки обшарили мертвых. Сняли с них кольца, оружие и шейные гривны.

– Доспехи оставьте, – приказал Регебал. – Нечего мараться кровью, отрубая руки и головы! У нас нет времени! Неизвестно, сколько воинов было с Агафирсом и где они прячутся.

Юнцы неохотно исполнили указание. Вскочив на коней, разобрали вьючных животных, приведенных сарматами, и тронулись вслед за не терпящим возражений старшим. Сасиг замыкал шествие.

...В третьей декаде октября 104 года пешее дакийское войско при поддержке конницы бастарнов вторглось во владения языгов. Нападение застало старого Ресака врасплох. Большая часть его воинов находилась на римских зимних квартирах в оккупированной Дакии. В трех решающих, даже не сражениях, а стычках языги были разгромлены и бежали. Погиб и сам Ресак. В руки воинов Децебала и Адномата попала большая добыча: скот, имущество, рабы.

Лаберий Максим и Авидий Нигрин не знали, как им поступить. Формально и Децебал, и Ресак являлись союзниками Рима. В пункты договора с дакийским царем не входил разбор ссор и столкновений между ними. Оставался только арбитраж Траяна и сената. Наместники составили подробный отчет о происшедшем и, снабдив корникулярия сверхполномочиями, направили в Италию. Оба прекрасно понимали сущность происходящего.

– Наш друг Децебал показал когти, – констатировал Лаберий Максим.

– На носу зима, – скрипнул зубами Нигрин.

– О! Он учел именно это! – почему-то весело подтвердил наместник Мезии.

– Проклятый варвар!

Лицо консула утратило шутливое выражение.

– Успокойся, Авидий, в сложившейся ситуации император примет однозначное решение. Только глупцу не понять, чего добивается Децебал. Захватом языгских земель он подписал себе смертный приговор.

Никто не отдавал приказа на боевые действия. Еще безмолвствовал Рим, не горели сигнальные огни сторожевых вышек, а бывалые ветераны когорт уже вытаскивали из ножен тяжелые испанские мечи и, многозначительно насупив брови, пробовали пальцем их остроту.

Из дому вышли, когда стемнело. Мамутцис, то и дело спотыкаясь, следовал за Дамосиклом, не уставая удивляться, как грек умудряется видеть тропинку. Муказен замыкал шествие. На плечах постельничего Децебала, отправленного вместе со старейшиной костобоков, лежал полосатый мешок с самыми необходимыми вещами. Идти пришлось довольно долго. Вскоре щебнистый участок пути закончился; теперь под ступнями шуршал песок. Повеяло холодом. Море было совсем рядом. Едва они поднялись на гребень берегового откоса, раздался короткий предупреждающий свист. Трактирщик остановился и, вложив в рот пальцы, отозвался длинно и переливчато. Из темноты вынырнули два человека. Тот, что впереди, вполголоса сказал по-гречески:

– Почему так долго? Мы уже собрались уходить.

– Раньше не могли никак. Я повел гостей через некрополь, подальше от любопытных глаз и случайных встреч, – ответил Дамосикл.

Небо чуть-чуть посветлело. Привыкшие к темноте глаза Мамутциса разглядели покачивающийся недалеко от кромки прибрежной пены корпус корабля. Внизу, у самой воды, лежало три больших камня. Прибывшие спустились по откосу и направились прямо к ним. Неожиданно камни поднялись и вытянулись в высоту. Это были люди, сидевшие на корточках, закутанные суконными плащами.

– Хайре послу дакийского царя! – услышал костобок знакомую эллинскую речь с сильнейшим гортанным акцентом.

– Хайре славному триерарху зихов! – приветствовал Беляла-зиха искренне обрадованный Мамутцис.

– Видишь, я был прав, почтенный. Тебе понадобились вольные зихи!

Главарь повернулся к соплеменникам и добавил отрывистым тоном по-зихски несколько слов. Те высекли о кремень искру и запалили маленький светильник. То прикрывая крошечный язычок пламени ладонью, то вновь открывая его, разбойники принялись сигналить судну. Явственно послышался стук дерева и всплески весел. От корабля отделилась лодка. Несколько десятков взмахов, и нос ее ткнулся в сырой песок.

Пираты сложили к ногам Дамосикла и его товарища четыре попарно связанных торока.

– Тут кое-какое барахло, – указал Белял греку. – Если продашь с барышом, отправь нашу долю в Херсонес. Я больше не пойду к Одессу. Слишком часто римские псы стали совершать обходы здешних берегов. Кривой Гермоген еле унес ноги в летнюю навигацию. Хайре, Дамосикл! Нам надо уходить, скоро рассвет. А ты, – обратился атаман к даку, – садись в лодку, мы не должны терять времени.

Проводник с напарником подняли переметные сумы и направились к обрыву.

– Да! – донесся голос капитана. – Пароль в случае чего у нас новый. Вместо «Скумбрия хороша свежекопченая» скажут: «Морская вода и та лучше, чем твое прокисшее вино, Дамосикл!»