137Но эта буря, как любые грозы,Промчалась, и за нею, как всегда,Явился ливень — яростные слезы,Плотину прососавшая вода!Ей сердце жгли бессильные угрозыРаскаянья, досады и стыда;Но людям в столь высоком положеньеПорой небесполезно униженье.138Оно их учит — пусть любой ценой,Что люди все в известной мере братья,И что из глины сделано однойВсе — и горшки и вазы — без изъятья,Что от страданий в жизни сей земнойНе защищает никакое платье,И это все способно, может быть,В них наконец раздумье заронять.139Она Жуана думала лишитьСначала головы, потом — вниманья,Потом его хотела пристыдить,Потом — его склонить на состраданье,Хотела негра — евнуха избить,Хотела заколоться в назиданье,А разрешилась эта тьма угроз,Как водится, ручьями горьких слез.140Как я уже сказал, она хотелаНемедля заколоться, но кинжалБыл тут же, под рукой — и злому делуТакой «удобный случай» помешал!Жуана заколоть она жалелаОн сердце ей по-прежнему смущал;Притом она отлично понимала,Что этим ничего не достигала.141Жуан смутился; он уж был готовК жестокой пытке колеса и дыбы,Ему уж представлялся дым костров,И когти льва, и зубы хищной рыбы;Ни плаха, ни смола, ни пасти псовСломить его упорство не могли бы:Он умер бы — и больше ничего;Но просто слезы — тронули его.142Как смелость Боба Эйкра в страшный час,Жуана целомудрие мелело:Он упрекал себя за свой отказИ думал, как поправить это дело,Так мучится раскаяньем не разОтшельника мятущееся тело,Так милая вдова во цвете летКлянет напрасной верности обет.143Он лепетать уж начал объясненья,Смущенно повторяя наугадВсе лучшие признанья и сравненья,Которые поэты нам твердят.(Так Каслрей в минуты вдохновеньяКрасноречиво врет — и все молчат!)Жуан уж был не прочь и от объятий,Но тут вошел Баба — весьма некстати!144«Подруга солнца и сестра луны!Сказал он. — Повелительница света!Твоим очам миры подчинены,
