— Почему ты отказываешь женихам?..
Дали долго молчала. Видно, этого вопроса она не ждала.
— Я дала зарок, — также шепотом ответила она.
— Кому? Зачем?
— Тебе будет тяжело, — пересилив себя, сказала она.
— Мне? Почему? — Калой насторожился. — Расскажи…
— Хорошо, — согласилась Дали. — Когда выходила Зору, ты попросил передать ей сверток. Я сделала это. Там оказался шарф. Зору чуть не умерла от горя… Она дала мне понять, что было между вами… Она заклинала меня не изменять любви… И я обещала… Она отдала мне твой подарок, сказала, что не может взять его. Велела передать той, которая будет достойнее ее. Будет твоей невестой…
Калой не сразу смог продолжать разговор. Рассказ Дали всколыхнул прошлое… Она почувствовала это, и ей захотелось смягчить его боль.
— Если вечно помнить о прошедшем дне, — сказала она, — то, видно, новый не наступит никогда…
— Прошлое оставляет след, — сказал Калой. — Так созданы люди. — И, помолчав, с грустью добавил: — «Жаворонок, упав с неба, может снова взлететь. Но любовь, которая выпала из сердца, никогда в него не вернется…» Значит, ты не можешь изменить своей любви?..
— Да, — сказала Дали.
— Значит, есть человек?
— Да.
Калой надолго умолк, а потом снова спросил:
— В чем же помеха? Неужели тоже в богатстве?
— Нет, — ответила Дали. — Не для всех оно — главное…
— А что же?
Теперь долго молчала Дали.
— Но, если он не видит… если смотрит только назад…
Калой встал. Отошел к выходу. Вернулся. Сел.
— Спи! — сказал он через некоторое время. — Я, кажется, уже вижу сон Пещеры чудес…
Время шло, ничто не нарушало тишины. Будто уснула и сама ночь. Калой уловил ровное дыхание девушки. Что снилось ей?
Если б в пещере не было темно, он, наверно, увидел бы на ее лице улыбку.
Перед рассветом коротко вздремнул и Калой. В пещере едва заметно посветлело. И как ни жаль ему было будить певицу солнцу, он должен был сделать это, чтобы на священной горе народ в последний раз услышал ее хвалу небесному светилу.
— Просыпайся! — сказал он.
А Дали, забыв, где она и кто ее будит, потянулась, забросила за голову руки и, вздохнув, заснула опять.
— Дали, пора возвращаться! — сказал он немного громче и осторожно коснулся ее руки.
Она вздрогнула, вскочила и, накинув на плечи шаль, отдала ему черкеску.
— Одень на себя. Холодно, — сказал он.
И они вышли из пещеры. Только небо, чуть побледневшее с одной стороны, говорило о том, что близится рассвет.
— Видела сон? — спросил он ее перед тем, как начать спускаться.
— Ага…
— Плохой или хороший?
— Это растолкует Эльмурза, — ответила Дали. — Приятный сон… Не хотелось просыпаться… А ты что видел?
— Тебя, — сказал Калой и подал ей руку. — Пошли. «Какая теплая у него рука!»
Путь обратно был легче и короче. Когда подходили к лесу, стало светать. Взглянув на себя, Дали сняла его черкеску.
— Зачем снимаешь?
— Не могу же я быть, как пугало! И мне даже жарко! — сказала она, приложив руку к щеке.
— Иди вперед! — предложил Калой. — Так полагается. Никто не должен идти перед Малхаазой.
Он на ходу надел черкеску. Не прошли они и сотни шагов, как Калой испуганно крикнул:
— Медведь!
Дали шарахнулась за дерево. Там, куда показывал Калой, в кустах лежал притаившийся зверь. Калой громко рассмеялся.
— Иди, трусиха! Это же пенек!
Еще в одном месте он показал ей «зайца», потом огромного «орла», который навис над тропой. И все это были причудливые творения природы — пеньки, сучки и деревья, очень напоминавшие птиц и животных. Но Дали уже не боялась. Она только удивлялась, как он замечает все это.
Дали легко бежала по тропинке. Шаль сползла с головы на плечи. Калой шел за ней, не отставая, и любовался ею. Глядя со стороны, можно было подумать, что они играют в догонялки.
При выходе из леса стояли солнечные могильники и старое покинутое поселение.
Дали приостановилась, чтобы надеть курхарс и сложить шаль.
— Как ласточки! Везде ютились наши предки! — с грустью сказала она. — Какое счастье они могли видеть здесь?
— А те, что живут в Назрани, на плоскости, считают нас несчастными… — отозвался Калой. — Конечно, нелегкая здесь была жизнь, да и у нас она нелегкая. Но счастье, наверно, было и тут, как оно бывает у нас… Я бы сегодняшнюю ночь у орлиных гнезд не променял ни на какие блага равнин… И разве прав будет тот, кто через сто лет, проходя мимо моего камня, пожалеет меня за то, что я здесь жил?
Дали молчала.
— Как ты думаешь?..
— Я думаю… — она взглянула на него почти сурово. — Да отдалят боги то время, когда люди смогут увидеть этот камень… — И, повернувшись, Дали пошла.
— Переходи вправо! — сказал Калой. — У пещер сейчас уже никого нет. Нам надо выходить прямо на вершину.
Новая тропинка через некоторое время вывела их на гребень горы. Справа, внизу, алел бескрайний горизонт, а далеко-далеко впереди виднелись древние молельни и около них — народ.
Дали пошла быстрее.
Многие паломники еще с вечера, не останавливаясь у пещер, шли прямо на вершину горы. В большинстве это были бездетные женщины. В сумерках они подходили к Кобыл-кера[122], преклонив колена, показывали ему обнаженную грудь, просили дать им младенца и ложились спать в кругу костров.
Эльмурза поднялся на гору с первыми проблесками света. Он не знал, успеют ли до восхода вернуться Дали и Калой, и это тревожило его.
Конечно, он проведет моление и без них. Но уж очень хорошо получалось, когда Дали песней встречала солнце.
Посмотрев вниз на тропу, он увидел на ней только запоздалых паломников. Ни Калоя, ни Дали не было. А солнце вот-вот могло засиять над горизонтом. Потеряв надежду, Эльмурза расставил замкнутым треугольником двенадцать мужчин и, заняв место впереди них, стал лицом на восток в ожидании солнца. Обнажив головы, позади них стоял народ.
Если б кто-нибудь в это время оглянулся, он увидел бы, как не снизу, с тропы, а прямо по хребту быстро спускались к поляне Калой и Дали.
Когда они приблизились, Дали замедлила шаг, перевела дыхание. Щеки ее залил румянец. Глаза сияли.
— Дай мне! — сказал Калой, забирая у нее шаль. — Ты должна быть свободна.
Дали взглянула на него с благодарностью, улыбнулась. В этих глазах, в этой улыбке были все ее чувства. И вдруг ему показалось, что народ собрался сюда не из-за солнца, не в честь божьеликой Тушоли,
