донеслась веселая плясовая.

Горцы, все еще боясь подвоха, ставили на насыпь свои папахи, а сами откуда-нибудь сбоку, осторожно поглядывали на музыканта. Но немцы не стреляли.

— Тащи наших! — весело закричали всадники. Кто-то побежал по ходу сообщения… И вот уже появились запыхавшиеся зурнач и барабанщик.

Зурначом в полку давно уже служил толстомордый Аюб. Тот самый, который очень не любил, когда ночью говорили о покойниках. Он и играть-то научился только для того, чтобы избавиться от боевой жизни. Вместе со своим сухопарым барабанщиком он отсиживался в блиндажах, а в часы отдыха пищал на дудке, как немазаная арба с деревянной осью. Благо за грохотом барабана его все равно почти никто не слышал.

— Вылезай! Вон, видишь, немец наигрывает свою лезгинку? Давай нашу! — закричали музыкантам всадники, подталкивая их к насыпи.

— Куда вылезай? — удивленно вытаращил глаза Аюб.

— Наверх! Как и немец.

Аюб содрал с головы папаху, осторожно высунулся над бруствером и мгновенно нырнул вниз.

— Попало! — крикнул кто-то. Всадники покатились со смеху. — Как будто и не стреляли, а?

— Дураков нет! — отрезал Аюб. — Кто хочет, вот зурна… Вылезай и дуй!

— Да чего ты боишься?

— Да ничего! Но из-за ваших глупых голов я не собираюсь лезть под пули! Ишь, что выдумали!

— Да они же не стреляют! — кричал и Аюбу солдаты.

— А мне какое дело! Ишь, что выдумали! Отойди! А то как двину! — замахнулся он дудкой на всадника, который стал его подталкивать сзади.

— Прав он! Оставьте! — кричали другие. — Кто удержится, не пальнет в такой горшок! Да еще когда он щеки надует!

— У немца, так у того вон лицо! А наш разожрался — шальная пуля мимо не пролетит!

Аюб двинулся было, чтоб уйти. Но всадники обступили его.

— Куда?! Не позорь перед врагом! Сыграй хоть здесь, внизу… Только тужься посильнее, чтоб им слышно было!

— Научишь! С натугой так его и за гаубицу могут принять!..

— Играй!.. Играй!.. — кричали со всех сторон.

Аюб, зло крутанув глазами, сунул зурну в рот, надул щеки и извлек из нее такой звук, что он, как иглой, вонзился в уши. А у немцев на бруствере уже плясал солдат.

— Э, была, не была! — крикнул один из молодых всадников. — Давай хоть барабанщика ко мне. — И, выскочив на насыпь, встал на носки.

Всадники ударили в ладоши. Несколько человек подхватили цеплявшегося за их ноги барабанщика и, прежде чем тот опомнился, выбросили его на бруствер. С ужасом впился он глазами во вражеский окоп, словно увидел преисподнюю, а потом так заколотил по барабану, что руки его замелькали быстрее, чем спицы в шарабане. Грохот раздался неимоверный.

Десятки вражеских солдат высунулись из окопов. Они перестали играть и танцевать и с любопытством смотрели в эту сторону. А здесь раззадоренные первым танцором парни выскакивали на насыпь и один лучше другого неудержимо плясали лезгинку.

С улыбкой, замершей на лице, Калой глубоко задумался. Прошлой ночью пришли к ним в окопы русские солдаты из соседнего полка, созвали в землянку представителей от всех сотен и рассказали о том, что народ будет добиваться, чтоб правительство закончило войну и отпустило людей к мирной жизни.

Там на собрании выбрали солдатский комитет полка. Выбрали в комитет и его.

Русские поздно ушли к себе, а ингуши еще долго говорили, пытаясь понять, что следует делать. Да так ни до чего и не договорившись, решили положиться на время. Оно само покажет, как быть.

И вот Калой видит, как разделенные рядами проволоки, десятками снарядных лунок пляшут мирные немцы там, пляшут наши здесь… А чего бы не сговориться да не разойтись по домам? Хорошо… Но уйдут одни, а на их место пришлют других… Да и куда уйдут? В Сибирь?..

— Прекратить! Прекратить шутовство! По местам! Огонь! — послышался вдруг неистовый крик.

В первый момент Калой даже не понял, кто и зачем кричит. Всадники еще продолжали бить в ладоши, какой-то парень еще залихватски плясал, разбрасывая носками грязь, хотя зурна задохнулась, потому что барабанщик свалился на голову Аюба…

Бийсархо схватил прислоненную к стене винтовку и, вскинув, прицелился в немцев.

Но владелец винтовки подтокнул под цевье.

Выстрел грянул в воздух. Танцор спрыгнул в окоп. Немцы скрылись. Наступила тишина.

— Под суд! Негодяй! — закричал Бийсархо, пытаясь вырвать у всадника оружие. — Предатель! Дезертир!

Мгновенно Калой очутился рядом с ним и строго сказал:

— Не надо шуметь, господин ротмистр. Если бы ты убил немца, они застрелили бы нашего танцора… А зачем?..

— Как смеешь вмешиваться?.. — пуще прежнего закричал Бийсархо. — Ты здесь командир или я?

Стало слышно, как земля с насыпи ссыпалась на дно окопа. Всадники переглянулись.

— Ты командир, — ответил Калой и, запнувшись на новом слове, торжественно произнес: — А я… я — комитет!..

Слово это многие здесь услышали в первый раз. Но еще удивительнее было то, что Бийсархо сбавил тон и, только уходя, пригрозил:

— Ну, мы с тобой еще поговорим, комитетчик! А пока война, солдаты будут подчиняться только нам, офицерам!

Он быстро зашагал по ходу сообщения. «Музыкальная команда» побежала за ним. Всадники проводили его тяжелым взглядом.

— Значит, русские были правы… «Комитет» — это большое дело!.. Молодец, Калой! — зашумели одни. Другие молчали. Думали.

Немного погодя кто-то снова вспомнил о пляске, и солдаты весело зашумели.

— Нет, а барабанщик-то каков! Герой!

— Да ему что! Сухой, как кость. Его и пуля не возьмет!

— Только в другой раз обязательно Аюба высадим на бруствер! Вот будет потеха!

Пошутив, солдаты нехотя взялись за винтовки. Все ж команда-то «Огонь!» была. И загремели редкие выстрелы. В ответ высоко над их головами просвистели немецкие пули.

О сложных условиях политической жизни Петрограда, Москвы и других промышленных центров России, где после Февральской революции власть фактически перешла к буржуазии, на фронте знали в общих чертах. Командование внушало армии мысль, что после отречения царя война перестала быть захватнической и Россия вынуждена вести ее ради защиты родины и революции от внешних врагов.

Партия большевиков посылала своих лучших пропагандистов в войска. Они разъясняли истинные цели и задачи революции. Но все-таки еще многие солдаты не могли отличить интересы страны от интересов буржуазии и считали своим долгом сражаться «до победного конца».

В мае вместо генерала Алексеева, который после Николая Второго стал главковерхом, на этот пост был назначен популярный в войска генерал Брусилов.

В середине июня было предпринято еще одно бесплодное наступление, за которое народы России заплатили шестьюдесятью тысячами жизней.

Эта бойня, организованная Временным правительством, вызвала возмущение в войсках. Многие полки и дивизии отказывались идти на передовую. В тылу поднялась новая волна забастовок и демонстраций.