носа кровь.

Тут подлетели юнцы из антиполиции и обратились к нам и оратору с разными заявлениями, причем выражение их лиц и тон в обоих случаях ничем не отличались. Мне бы хотелось, чтобы удобства ради вы передали их по-разному.

— Участники митинга, войдите, пожалуйста, в зал! Ты и участникам митинга собираешься мешать?

Прежде чем антиполиция грубо оттолкнула усатого оратора, Мори успел протянуть ему руку и решительно обменялся с ним рукопожатием. Я почувствовал, что у меня, восемнадцатилетнего подростка, запершило в горле.

В холле перед залом, где проводился митинг, стояли параллельно два длинных стола, между ними был узкий проход; минуя его, каждый получал пачку листовок, взамен которых вносил взнос участника митинга, — год от года расположение столов становилось все более продуманным. Скупердяев вроде меня, например, все это раздражало. Однако за себя и Мори я все-таки положил в ящик двести иен мелочью, но вдруг Мори достает из кармана брюк, до вчерашнего дня бывших моими, бумажку в пять тысяч иен и вносит ее. Я даже вскрикнул непроизвольно: ого, ха-ха. Под потолком вдоль сцены висел лишь один лозунг. У меня создалось впечатление, что будущая киносценаристка Ооно хотела продемонстрировать свое профессиональное мастерство. Ядерную энергию — в руки тех, кто не стоит у власти! — вот этот многозначительный лозунг. Ни один политический строй, будь то на Востоке или на Западе, не способен на такое. Если вдуматься, то жестяные люди были первыми, кто, громыхая своими бесполезными доспехами, попытался реализовать этот лозунг. И воспрепятствовал им не кто иной, как я. Может быть, мне, наоборот, следовало облачиться в их снаряжение и похитить ядерное сырье? Я почему-то был убежден, что на митинг, где присутствовали и домохозяйки, но главную роль играли студенты, явились и жестяные люди. Но идентифицировать меня, превратившегося^ меня во время нападения — немыслимо.

Не успели мы сесть, как я почувствовал зуд в области сердца. Хорошо еще, что я сидел у прохода, — нерешительно, будто опасаясь побеспокоить соседей, я запустил руку под рубаху и даже вскрикнул от боли — пальцы мои коснулись крупной сыпи! Хотя ко мне и вернулась неопытность восемнадцатилетнего, все же мне не могла прийти в голову мысль, что в городе на следующий день после большого снегопада расплодились гусеницы. Значит, виновата рубаха. Желая выглядеть, как подобает юноше, я надел пижонскую рубашку. Одноцветную трикотажную рубашку, которую я купил в магазине калифорнийской лаборатории — это был период моего становления как специалиста.

Когда я увидел в шкафу рубашку, меня отчего-то охватило неприятное чувство. Но — о безрассудство превратившегося восемнадцатилетнего! — не подумав об источниках неприятных воспоминаний, я надел рубашку на голое тело. Теперь, когда начался нестерпимый зуд, я понял секрет рубахи. Последний раз я надевал ее сразу же после возвращения из Америки, в тот день, когда пошел помочь новому начальнику переехать на новую квартиру. Стараясь заслужить похвалу, я не покладая рук таскал вещи, и с камелий, во множестве росших в саду, мне за ворот насыпались волоски гусениц. У меня начался невероятный зуд, но у окружающих мои мучения вызывали лишь отвращение, саркастические улыбки, поэтому я не попросил кого-нибудь из сослуживцев стряхнуть со спины волоски. Именно с того дня и начались мои злоключения — несмотря на стажировку в Америке, начальство атомной электростанции игнорировало меня и в конце концов, назначенный ответственным за перевозку ядерного сырья, я облучился. Значит, насыпавшиеся в тот день волоски гусениц продолжают существовать. Наверное и в самом деле в жизни человека есть злосчастные дни, ха-ха. Нестерпимый зуд на груди и животе я пытался унять, поглаживая кончиками пальцев выступившую сыпь. У меня совершенно вылетело из головы, что я вместе с Мори пришел на митинг, — какое-то огненное чудовище пожирало меня.

А в это время в зале произошла странная перемена, и это вернуло меня к действительности. Не то чтобы я почувствовал, что сюда проникла вражеская группировка. Просто все вокруг — старуха в круглых очках на огромном толстом лице со свисавшими вдоль щек редкими неопрятными волосами, юноша в переднике от шеи до колен, как европейский мастеровой, мужчина лет сорока с козлиной бородкой и в бейсбольной кепке, — все они, ну и, конечно, студенты-активисты выглядели как-то странно.

Чувствуя, что должно что-то произойти, я напряженно ждал этого. Я внимательно посмотрел на студентку, сидевшую рядом с Мори, — она, безусловно, тоже ждала. Круглая голова, причесанная волосок к волоску, на лице резко выдаются нос и губы, под глазами темные круги — девушка неотрывно смотрела на Мори, и ни на кого другого.

Если вы спросите, продумал ли я заранее свои действия в свете этой странной атмосферы, то отвечу — нет. Я, восемнадцатилетний, увидев, как на сцену поднимаются актеры, играющие на митинге роль положительных героев, был ослеплен любовью к Ооно — вот в чем дело, ха-ха. Под многозначительный лозунг Ядерную энергию — в руки тех, кто не стоит у власти! к самому краю сцены вышел руководитель борьбы против строительства атомной электростанции, прибывший вчера с Сикоку; на его маленьком напряженном лице выделялись огромные глаза и нос. Еще больше вытаращив глаза, он оглядывал сидящих в зале. Вслед за ним вышло человек пять молодых людей, которых я знал, а потом и Ооно. Будущая киносценаристка тоже осматривала зал, глядя из-за пугающе огромных стрекозиных очков такими вытаращенными глазами, что приходила на ум мысль, не базедова ли у нее болезнь. Я сразу сообразил — они оба ищут кого-то. Кого? Меня! Навеки исчезнувшего бывшего служащего атомной электростанции, меня до превращения! Они были так поглощены осмотром зала, что Ооно, не заметив стула, зацепилась за него подолом юбки и чуть не упала. Находившийся рядом с ней юноша бросился, чтобы поддержать своего идола. Однако киносценаристка холодно поблагодарила его и отвела руку. Сидевший в зале превратившийся восемнадцатилетннй вдруг пришел в восторг и бешено зааплодировал. Мало того, я закричал — на таких высоких нотах, что их способна была уловить лишь собака. Сестрица, чудесно, чудесно, иди сюда, иди сюда! Жаль, что в зале не было собаки, понимающей человеческую речь, ха-ха!

Гремела музыка. Музыка, да к тому же Бетховен! Это была соната для струнного квартета, которую Мори слушал целый год, прежде чем перейти к фортепианным сонатам Моцарта, — она засела у меня в ушах. Первые мощные такты сонаты потрясли зал! А потом тонкие струны повели тему, и я подумал, что это тоже в духе будущей киносценаристки, что и это — спектакль, поставленный Ооно. Где-то у потолка началась густая бумажная метель. Я посмотрел вверх, где бушевала эта метель, и увидел, что лозунг, висевший над помостом, подменен: Ядерную энергию — в руки тех, кто не стоит у власти, но не в ваши руки, контрреволюционное хулиганье!

Вслед за мягкой струнной музыкой — угрожающе громкие такты. Стоявшие на сцене, засыпанные бумажным снегопадом, дрожали, не зная, что предпринять. Даже Ооно — куда подевалась ее величественность? — в замешательстве закричала:

Антиполиция, антиполиция!

Я взглянул на ее дрожащие губы и почувствовал, как грудь моя сжимается от жалости и любви.

Но молодые люди на сцене продолжали стоять не шелохнувшись, а антиполиция даже не думала наводить порядок. Один лишь руководитель движения против строительства атомной электростанции громко кричал, что это безобразие. Неожиданно я увидел, что Мори, как и я, вставший со своего места, обнимает за плечи свою соседку и девушка прильнула к его сильному телу!

Свет в зале внезапно погас — перегорели пробки. Это тоже был спектакль, но поставленный нападающими; мгновение — и взрывом сверкнула вспышка, свет гас И зажигался вновь с интервалом в секунду. Вспышка была такой силы, что казалось, зал пронзает молния.

При каждой вспышке я видел, как толпа в зале приходит в движение. Картина двигающихся при свете людей застывала в моих глазах. Точно в немом кинематографе — голосов толпы, подавленных мощной музыкой, не было слышно. События в немом кино развивались — в зале уже кое-где вспыхнула драка.

Дрались, разумеется, юнцы, принадлежащие к разным революционным группам, и молодые функционеры. Остальные, а их было большинство, бежали, стараясь вырваться из пекла, где орудовали нападающие и обороняющиеся. Можно ли было в этом побоище гарантировать чью-либо безопасность, даже людей, совершенно посторонних? Свет и тьма беспрерывно сменяли друг друга. Как и следовало ожидать, мне тоже разок досталось по шее, разозлившись, я развернулся и угодил кому-то по носу. На секунду вновь воцарилась тьма, и я опасался, что получу сдачи, но вспыхнул свет, и я увидел; что в том месте, где мог находиться человек, которого я ударил, было пусто.