…Я был погружен в эти мысли, когда вылезал из машины и у дверей доставал из кармана ключ. Я было стал вставлять ключ в замочную скважину, но на ее месте зияла дыра с неровными краями, такая огромная, что в нее мог бы войти чуть ли не кулак!
— Ого! — проворчал я, в страхе отступив от двери.
Некая революционная группа с помощью дрели и механического резца взломала дверь тайного укрытия вражеской группировки. Подобные сообщения можно встретить в газетах почти ежедневно. Где бы я мог спастись от неминуемой опасности в этом огромном ночном городе — совершенно не представляю себе. А ведь к тому же я должен был отыскать пропавшего Мори. Я стоял, не находя в себе силы переступить порог дома, застыв в нерешительности на дорожке, выложенной кирпичом; и вдруг в дыре, зиявшей вместо выломанного замка, мелькнул свет лампы, дверь открылась изнутри! Открылась передо мной, восемнадцатилетним, у которого от страха сердце подскочило к горлу. Представляете, в прихожей стоял Мори, страшно усталый Мори, у которого щеки и подбородок были покрыты щетиной, отросшей после превращения! Подобно тому как у меня все явственнее проступали черты восемнадцатилетнего мальчишки, так и Мори все больше становился похожим на зрелого мужчину.
Не говоря ни слова стоявшему передо мной спокойному, рассудительному Мори, я вошел в дом и закрыл за собой дверь, но не знал, как ее запереть, и растерялся. Ведь фанерная доска вокруг замочной скважины была вырезана вместе с замком. Но тут рядом с Мори, взиравшим на мою растерянную физиономию, появилась та самая студентка и стала ловко закреплять дверь. Она присела на корточки — ноги босые, несмотря на холод, ну точно собачонка, ха-ха, — протянула в дырку от замка веревку, намотанную на рукоятку ледоруба, конец ее привязала к дверной ручке, раз, другой — дверь была закреплена как следует. Будто мне впервые в жизни исполнилось восемнадцать лет, я, весь трепеща перед студенткой, которая игнорировала меня как юнца, хотя я, теперь всего года на два-три моложе ее, был потрясен тем, как ловко управлялась девчонка со всеми предметами, какую сноровку проявляла. Но откуда взялись в моем доме ледоруб и веревка? Наверно, принесла с собой девчонка, так наглядно продемонстрировавшая, что привыкла обращаться с ними. Хоть и с опозданием, но мой неопытный мозг восемнадцатилетнего разобрался в обстановке.
Сколько нужно храбрости, чтобы сломать ледорубом дверь! Ворваться в дом с помощью ледоруба, перебить сопротивляющихся, связать веревкой — такова, наверно, тактика группы, в которую входит эта девица? Значит, мой дом захвачен хорошо обученной профессиональной активисткой?
Не было другого выхода — дверь пришлось ломать. Ключ-то у вас, вы и теперь держите его в руке!
Мори молчал, доверив студентке ответить за него. Взрослый Мори полностью освободился от некоторых прежних странностей, вызванных необходимостью ни на минуту не забывать о том, что он должен как-то предохранять поврежденный череп, и теперь его облик наконец соответствовал тому, что было заложено генами. Моя жена бывшая жена, была угрюмой женщиной, небольшого роста, а ее брат — крупного телосложения, с большим открытым лицом, настоящий великан среди своих низкорослых соотечественников. Гены, казалось, перескочив через жену, бывшую жену, передались Мори. Кровь превратившегося Мори четко проявила это.
— Надеюсь, эта уважаемая девушка не будет возражать, если я войду, а, Мори? Все-таки этот дом и принадлежит вашему покорному слуге, — сказал я церемонно, но в моем голосе слышались визгливые нотки возмущения тем, как вел себя теперь уже взрослый человек, которого мое возвращение и не обрадовало, и не смутило.
Сдержанно улыбаясь, Мори посмотрел на меня с любопытством и, кажется, немного растерялся. Девушка, высунувшая из-за его спины голову, опять заговорила со мной. Буравя меня острым взглядом, оскалив передние зубы — не то чтобы некрасивые, но слишком большие, — она заявила:
— Что вы заладили, как мелкобуржуазный собственник: мой дом, мой дом. Оставьте эти ваши разговоры, лучше входите и поешьте. Мы признаем право детей на равных разговаривать с отцом, но все же…
Что все это значит? Ведь отец — я, а Мори — сын?! Правда, после превращения старший и младший поменялись местами. Но неужели сын занял место отца, и наоборот? Это нелогично, наконец просто нелепо! — хотел я крикнуть в ответ, но, не зная, поймет ли девушка наше превращение, решил не делать необдуманных заявлений. Ощущая боль во всем теле, я медленно наклонился, снял ботинки и вслед за Мори вошел в гостиную. Нападавшая на меня девушка, видимо, была не из тех, которые, не удовлетворившись победой, продолжают преследовать противника — она уже трудилась на кухне. Разумеется, это была та самая студентка, которая во время потасовки в зале вверила себя Мори. Сейчас на ней не было, как тогда, длинного джинсового платья. Она была в свитере и в скромной, но в то же время яркой, напоминавшей испанскую, юбке. Но когда она повернулась ко мне спиной, стыд заставил меня отвести глаза. Нижняя часть тела была совершенно голой, и лишь, как передник, прикрывало ее мое купальное полотенце — его-то я и принял за юбку. Каждое ее резкое движение, когда она, наклонившись, вынимала посуду из мойки, с того места, где я сидел, позволяло увидеть ее оголенный зад. Эмоции, теперь уже не имевшие ничего общего с возмущением, которое мгновенно улетучилось, кружили голову, заставляли колотиться сердце, я не мог заставить себя снова взглянуть в ее сторону. Мори сидел на своем обычном месте, где ребенком слушал музыку, — там, где она звучала лучше, чем во всех остальных местах комнаты, стараясь преодолеть скованность своего выросшего тела, но весь его вид говорил о том, что душа его никакой скованности не испытывает. Желая как-то вернуть утраченный отцовский авторитет, я посмотрел на него: мол, что это за развлечение такое? Холодная вода моего взгляда вернулась ко мне горячим паром — Мори проявлял независимость. До превращения Мори был чрезвычайно чуток к малейшим сигналам, не содержавшимся непосредственно в словах, — к тому, как я себя вел по отношению к нему, к моим интонациям.
— Жаль, что я не смогла оставить эту свинину на ночь вымачиваться, — оправдывалась студентка, внося поджаренную гречневую лапшу с кусками свинины, приготовленной, похоже, в духовке. Мори сказал, что вкуснее этой свинины он ничего в своей жизни не ел.
Говорил ли он когда-нибудь такое, даже после превращения? Неужели она вкуснее подрумяненной жареной свинины, которую я покупал, когда под Новый год ездил с ним в Иокогаму? — хотел я спросить его ехидно, но в эту минуту пустой желудок, пустой желудок, не подвластный контролю восемнадцатилетнего тела, заставил меня вперить взор в поставленную передо мной миску свинины с луком и овощами и желтоватой лапшой.
Я вас прошу впредь не называть меня «уважаемой девушкой», мне противен мужской шовинизм. Меня зовут Саёко. Договорились?.. Ну ладно, что вы будете пить? Воду? Пиво? Маленькие бутылки пива в холодильнике — ваши, так что не стесняйтесь, — и решен вопрос собственности, который так вас волнует.
Дайте пива, Саёко-сан, — попросил я, радуясь, что подобная услуга не будет рассматриваться ею как поощрение мужского шовинизма.
Саёко отнеслась к моей просьбе вполне нейтрально и, вставая, чтобы принести пива, завела левую руку за спину и придержала расходящиеся концы купального полотенца. Увидев это, я пришел в замешательство — неужели она почувствовала мой взгляд? Ха-ха.
Жареная лапша? О, это было вкусно! Нужно, конечно, сделать оговорку, оценивал еду голодный юноша. Я ел так, как любой восемнадцатилетний, — быстро выбрал все мясо, и тут чувствительная защитница прав женщин проявила на практике свою сноровку и добросердечие. Она принесла на кухонной доске всю оставшуюся свинину, зажаренную до янтарного блеска, и нарезала. Глядя на нее, я сделал еще одно открытие. До превращения, даже достигнув среднего возраста, я все еще считал, что тонкие длинные куски жареной свинины — это мышечные волокна, но оказалось, что это плечевая часть, нарезанная в форме гадальных палочек Человек учится в самое неожиданное время, правда? Ха-ха. Желая похвалить жареную лапшу, я, немного преувеличивая, как это свойственно восемнадцатилетним, ну и, конечно, слегка захмелев от выпитого пива, произнес, если вдуматься, полную бессмыслицу!
— Саёко-сан, наверно, вы и ваши товарищи, изучая идеи Мао Цзэдуна, одновременно проходите курс поджаривания свинины?
Словно собрав в своих глазах весь разлитый в комнате свет, она пронзила меня этим острым лучом. Но не раскрыла рта до тех пор, пока не собрала все силы, сконцентрировав владевший ею гнев. Она сдерживала себя, не давая пересохшим губам, прикрывающим поблескивающие крупные зубы, сразу же
