шаги Алекса стихают в темноте.

А потом засыпаю.

Самое странное в жизни — это то, что она, слепая и равнодушная, катится дальше, даже если твой личный мир, твоя собственная маленькая вселенная видоизменяется или разлетается на мелкие кусочки. Сегодня у тебя есть родители, завтра — ты сирота. Сегодня ты знаешь, где ты и куда идешь, завтра ты потерян в непроходимых дебрях.

А солнце все встает над горизонтом, по небу плывут облака, люди ходят в магазины за покупками, в туалетах шумит вода, опускаются и поднимаются шторы на окнах. И тогда ты понимаешь, что все это, весь этот механизм существования не для тебя. Ты в него не вписываешься. Колесики будут вертеться, даже когда ты спрыгнешь со скалы в океан. Даже после твоей смерти.

Когда утром я иду к центру Портленда, больше всего меня удивляет то, как все обыденно. Сама не знаю, чего я ожидала. Конечно, я не думала, что за эту ночь рухнут все дома в городе, а улицы превратятся в щебень. И все равно странно видеть, как люди спешат на работу с портфелями в руках, торговцы открывают двери своих магазинов и какая-то одинокая машина прокладывает дорогу сквозь запрудившую всю улицу толпу.

Я просто не могу поверить, что они не знают, не чувствуют никаких перемен или колебаний в воздухе, ведь моя жизнь совершенно изменилась. По пути к дому меня все время преследует ощущение, что кто- нибудь обязательно учует от меня запах Дикой местности, посмотрит мне в лицо и сразу поймет, что я переходила через границу. У меня чешется шея, как будто ветки колют, я встряхиваю рюкзак, на случай, если к нему прилипли листья и колючки. Хотя в этом нет никакой необходимости — в Портленде пока еще растут деревья. Но никто не смотрит в мою сторону, уже почти девять, и люди спешат, чтобы не опоздать на работу. Мимо меня проходит бесконечный поток нормальных людей, занятых обычными вещами, они смотрят прямо перед собой и не обращают внимания на невысокую, невзрачную девушку с рюкзачком за плечами.

А внутри этой невысокой, невзрачной девушки огнем горит тайна.

Кажется, ночь в Дикой местности обострила мое зрение. Все выглядит как всегда и в то же время по- другому; такое ощущение, что все нематериально и при желании можно пройти сквозь дома, сквозь людей. Помню, когда была маленькой, я смотрела, как Рейчел строит на пляже замок из песка. Она потратила на него не один час, пользовалась разными пасочками и контейнерами, чтобы получились разные башенки. Когда замок был наконец построен, казалось, что он сделан из камня, но начался прилив, и хватило двух- трех волн, чтобы от него ничего не осталось. Помню, я тогда расплакалась, а мама купила мне рожок мороженого и сказала, чтобы я поделилась им с Рейчел.

Именно так и выглядит Портленд сегодня утром — как замок из песка, который в любую секунду может исчезнуть с лица земли.

Я все думаю о том, что так часто повторяет Алекс.

«Нас больше, чем ты думаешь».

Я украдкой поглядываю на проходящих мимо людей — вдруг удастся разглядеть на чьем-то лице тайный знак, печать Сопротивления… Но люди такие же, как и всегда, они озабочены, погружены в себя, каждый спешит по своим делам.

Когда я прихожу домой, тетя Кэрол моет на кухне посуду. Я пытаюсь проскользнуть мимо, но она меня окликает. Я замираю, поставив ногу на первую ступеньку. Тетя выходит в коридор с кухонным полотенцем в руках.

— Как там, у Ханы?

Она всматривается мне в лицо, как будто хочет разглядеть какие-то тайные знаки. Я стараюсь избавиться от очередного приступа паранойи. Тетя не может знать, где я была ночью.

— Отлично, — я пожимаю плечами и пытаюсь говорить как ни в чем не бывало. — Вот только легли поздно.

— Хм… — Тетя по-прежнему держит меня под прицелом. — И чем же вы там занимались?

Она никогда не спрашивает меня об этом, что-то тут не так.

— Ну, как обычно, телевизор смотрели, у Ханы ведь целых семь каналов.

Тут я от напряжения «даю петуха», хотя, возможно, мне это только кажется.

Тетя отводит взгляд и кривится, как будто случайно глотнула кислого молока. Я понимаю, что она пытается найти способ сказать что-то неприятное, у нее всегда такой кисломолочный вид, когда надо сообщить плохие новости.

«Она знает об Алексе, она знает, знает…»

Стены начинают давить на меня со всех сторон, мне не хватает воздуха.

И тут, к моему удивлению, тетя берет меня за руку и складывает губы в улыбку.

— Ты же знаешь, Лина… так, как сейчас, будет недолго.

Целых двадцать четыре часа мне удавалось не вспоминать о процедуре, и вот теперь это число возникает у меня в голове, оно выскакивает, словно черт из табакерки, и заслоняет собой все вокруг. Семнадцать дней.

— Я знаю… — с трудом выдавливаю я из себя; теперь мой голос наверняка звучит странно.

Тетя кивает и продолжает удерживать на лице свою полуулыбку.

— Я понимаю, в это трудно поверить, но ты не будешь скучать по Хане, после того как пройдешь через это.

— Я знаю.

У меня в горле как будто дохлая лягушка застряла.

Тетя Кэрол энергично кивает, можно подумать, будто у нее голова к «йо-йо» привязана. Ощущение такое, что она хочет сказать что-то еще, что-то, чтобы меня успокоить, но ей ничего не приходит в голову, и мы целую минуту стоим, как приколоченные к полу, и молчим.

Наконец я говорю:

— Пойду наверх, приму душ.

Чтобы выдавить это из себя, мне понадобилась вся моя сила воли. В голове, как сигнализация, все звучит: «Семнадцать дней, семнадцать дней».

Тетя, кажется, испытывает облегчение оттого, что я первой нарушила молчание.

— Хорошо, — говорит она и повторяет: — Хорошо.

Я, перешагивая через ступеньку, поднимаюсь наверх, мне не терпится скорее запереться в ванной. Пусть в доме жара за восемьдесят градусов,[6] я хочу встать под горячий душ и перестать существовать, просто превратиться в пар.

— Да, Лина…

Тетя вроде как придумала, что сказать, но когда я оборачиваюсь, она изучает края полотенца, а на меня не смотрит.

— Надень что-нибудь нарядное. Платье… или те белые брючки, что мы купили в прошлом году. И