Вместо ответа Лючано обнял старого экзекутора.

— Ну и зря, — сказал Гишер, отворачиваясь. — В конце концов, я сломал тебе жизнь. Ты был моим лучшим учеником, а я сломал тебе жизнь. Помнишь, ты требовал, чтобы я трижды дал согласие, а потом копался во мне, как повариха — в потрохах разделанной рыбы? Нечего хихикать, я же вижу, что помнишь. Вспомни об этом еще раз, когда соберешься вернуться. Мои потроха к твоим услугам, Человек-без- Сердца.

— Я не вернусь, — ответил Лючано.

Гишер потрепал его по щеке. Удовольствие, острое, будто скальпель хирурга, не признающего анестезии, пронзило сердце — и сгинуло. Гишер был великим мастером своего дела. Королева Боль стояла рядом, улыбаясь то ли с одобрением, то ли скрывая подвох. Это была очень двусмысленная королева.

— Ври больше. Обязательно вернешься.

— Нет.

— Да. Свободный человек, на хорошем жалованье. И спишь спокойно. Что еще надо? Возвращайся, я буду ждать.

Поднимаясь по трапу, Тарталья обернулся. И увидел, как Королева Боль шлет ему воздушный поцелуй. «Шуточки Гишера? — подумал он. — Не хватало еще повредиться психикой…»

Тогда Лючано еще не понимал, что это значит.

— Заходите, Борготта. Присаживайтесь.

Проявлять вежливость и благодарить за приглашение Лючано не стал. Какая может быть благодарность по отношению к человеку, который тебя, свободного от рождения, сейчас превратит в раба?!

Пусть даже всего на три года.

Личные апартаменты гард-легата Тумидуса навевали мысли о патриотизме, прошедшем извращенный путь эволюции и мутировавшем в болезненную манию. Изображение орла со змеей в когтях встречалось тут везде. На почетных штандартах, развешанных по стенам в изобилии; на самих стенах, в виде элемента орнамента, золотистого на бежевом фоне; на резных дверцах бара, утопленного в панель из настоящего мореного дуба; на потолке…

Плюс — нарочитая роскошь обстановки. Тяжелые складки гардин, невесть зачем нужных на космическом корабле. Наборный паркет пола, монументальные кресла и диван. Над головой укреплен антикварный светильник из темной бронзы и хрусталя. Кажется, эта грандиозная штука называлась «люстрой».

«А не канделябром?» — усомнился издалека маэстро Карл.

«Какая вам обоим разница? — подвел итог экзекутор Гишер. — Висит и висит. Лучше о своей судьбе думай, дружок…»

В сочетании имперского официоза с надменной помпезностью, свойственной характеру Тумидуса, крылась тайная червоточина. Словно все здесь — ложь, бутафория, подделка. Однако каюта была настоящей. Хочешь, иди и щупай. А излишества и любовь к орлам… Ну что тут поделаешь?

Вкус у человека такой.

Не говоря ни слова, Лючано уселся в кресло напротив легата. Хотел закинуть ногу за ногу, но передумал. Так ведут себя от волнения и неуверенности. Мы ведь не доставим помпилианцу удовольствия понять, что творится у нас на душе?

Не доставим.

— Выпьете?

«А что, это мысль: напиться напоследок!»

— Не откажусь.

Пил Тарталья редко. Но сейчас каждый нерв требовал успокоения.

— Не думайте, что я так беседую с каждым, кому предстоит стать моим рабом.

Легат усмехнулся, откупоривая пузатую бутыль. По каюте пополз, будоража ноздри, густой и терпкий аромат вина.

— «Эпулано», двенадцать лет в дубовых бочках. С личных виноградников, между прочим.

Лючано кивнул, по-прежнему избегая благодарить хозяина. Слово «хозяин», едва придя в голову, сразу приобрело мрачно-двусмысленный оттенок. Взяв в руку бокал — хрустальный, похожий на висюльки светильника, — он залюбовался на просвет игрой рубиновых искорок в жидком багрянце.

И лишь спустя минуту пригубил.

— Божественно! — вырвалось у него.

— А вы что думали?

Улыбка легата излучала самодовольство.

— Пейте, Борготта, пейте. У вас теперь долго не будет возможности выпить винца с кем-нибудь из наших. Целых три года. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что и по истечении этого срока вас станут угощать «Эпулано». В свободную, — он и впрямь сделал акцент на слове «свободную», или у Тартальи уже началась паранойя — продажу оно поступает только на Помпилии. Очень маленькими партиями, для знатоков.

Лючано сделал еще один глоток.

— Согласно верованиям контрариумистов, закоренелых грешников сперва ненадолго помещают в рай. А затем низвергают в ад, чтобы адские муки казались им стократ горше по сравнению с райским блаженством. Вы, случаем, не контрариумист?

— Ни в коей мере. И издеваться над вами подобным образом не собираюсь. Хотя мысль неплохая. Вы мне просто интересны.

— Вы решили сделать меня рабом из интереса?

Легат покачал бокал в ладони. Алые блики веером прошлись по каюте, словно из бокала ударил каскадный лазер.

— Из интереса я пригласил вас в свою каюту. Из интереса сейчас разговариваю с вами, вместо того чтобы без лишних слов поставить клеймо и отправить работать. Что же до суда и поправки Джексона- Плиния…

Встав, легат одернул гражданский френч, который все равно смотрелся на нем как мундир. Прошелся по просторной каюте из угла в угол, заложив руки за спину. Он походил на зверя в клетке.

Странное, дикое, неуместное сравнение.

По идее, в клетке сидел Лючано.

— Я не мог поступить иначе. Задета моя честь! Честь офицера. Кто-то должен был за это ответить. Этим «кем-то» оказались вы, Борготта. Как говорится, ничего личного.

— Вернемся к интересам. Чем же я вас так заинтересовал?

— Не догадываетесь? Я думал, вы умнее. До сих пор считалось, что на агрессивные ментальные воздействия, без помощи технических приспособлений, способны только мы, помпилианцы! Когда вы предупредили меня о возможной боли во время сеанса, я вам не поверил. А постфактум навел справки. Ремесло невропаста — бледная копия способностей нашей расы. Песчинка рядом с горой. Солдат-одиночка против полного легиона. Что может противопоставить легиону один солдат? Ничего. Но вам удалось. Вы меня по-настоящему удивили. И оскорбили. За оскорбления надо платить, и вы, Борготта, заплатите. Уж