Тунлин невольно отшатнулся, но тут же взял себя в руки и осклабился:
– Это ты расскажешь палачу в пыточной или сиятельному Чжоу-вану, если будешь допущен к нему! Взять его!
Судья Бао не сопротивлялся.
С достойного сянъигуна сорвали пояс вместе с висевшей на нем печатью, а также чиновничью шапку, руки скрутили за спиной, на шею накинули веревку и вывели со двора под безысходный вой женщин и угрюмые взгляды слуг.
Так его прогнали почти через весь город, и всю дорогу судья смотрел в землю, потому что ему было невыносимо стыдно. Его, уважаемого человека, ведут со связанными руками и веревкой на шее, как последнего преступника!
Позор, который нелегко пережить.
То, что судья невиновен, было несущественно.
Против ожидания его повели не в городскую тюрьму, а ко дворцу Чжоу-вана. Спустившись на нижний ярус, солдаты втолкнули судью в подвалы и двинулись следом по сырому, тускло освещенному коридору.
«Дворцовая темница», – понял Бао.
Его довольно долго вели все ниже и ниже. Потом последовал окрик, и судья послушно остановился перед крепкой, обитой железом дверью, ничем не отличавшейся от десятка точно таких же дверей, мимо которых они успели пройти.
Лязгнул засов, противно заскрипели дверные петли.
– Заходи.
Не дожидаясь пинка в спину, выездной следователь шагнул через порог – и застыл, обалдело глядя на узника, сидевшего в углу камеры.
Несмотря на скудное освещение, судья сразу узнал его.
Позади захлопнулась дверь, щелкнул запираемый замок.
– О Небо! – мысленно возопил судья Бао, воздев руки к слезящемуся потолку. – За что?!
Крик его души пропал втуне – Небо молчало.
В отличие от сюцая Сингэ Третьего.
3
– …Да простит меня, недостойного, высокоуважаемый сянъигун, но испрошу я позволения дать ему еще один совет: как начнут вас допрашивать да пытать – вы уж лучше сразу во всем сознавайтесь, а то знаете, какие тут пытки? О-о, тут такие пытки, господин мой, что и во сне не приснятся, и наяву не привидятся, и в аду не додумаются!..
«Много ты знаешь, о чем в аду додумываются!» – хмыкнул про себя выездной следователь.
Время тянулось невыносимо медленно, сюцай привычно зудел в углу, но характер обычной болтовни Сингэ Третьего существенно изменился. Если он и рассказывал истории, то все больше связанные с пытками, дознаниями и казнями, а также упоминал о преступниках, чистосердечным раскаянием сумевших облегчить свою участь вплоть до полного помилования. В перерывах между этими однообразными повествованиями сюцай всячески убеждал бывшего начальника признаваться на предстоящем допросе во всем – дабы облегчить свою участь, а заодно и участь недостойного, но при этом ни в чем не повинного сюцая Сингэ Третьего…
Судья почти не слушал сюцая, но кое-что из непрекращающейся болтовни все-таки просачивалось в его сознание – и, как ни странно, навело достойного сянъигуна на некоторые весьма любопытные мысли.
Правда, совсем не те, какие пытался поселить в голове судьи Бао неугомонный сюцай.
То, что принц Чжоу решил любой ценой предотвратить зревший в Нинго бунт, было ясно как день. И рассуждал принц вполне здраво: если солдатам выплатить жалованье, то они снова станут послушны, а без их поддержки горожане пошумят-пошумят и раскошелятся.
Однако казна Чжоу-вана пустовала. Где же взять серебро и рис? Как где? В областной казне и войсковой государевой житнице! Плевать, что будет потом, лишь бы поскорее утихомирить разбушевавшихся вояк!
Судья Бао нахмурился и недовольно заворочался на охапке прелой соломы – другого ложа в камере не было, – вспоминая, что подобное безобразие стало возможным лишь после воцарения нынешней династии Мин. Именно тогда возобновили древний порядок, отмененный около восьмисот лет назад при объединении Чжунго[51] в единое государство. («Как раз вскоре после того, как Бодхидхарма явился в тогда еще никому не известный Шаолинь», – подумалось вдруг судье, но эту мысль он осторожно отложил на потом.) Победитель монголов, первый государь династии для закрепления власти правящей семьи принялся раздавать родичам ванские титулы и жалованные уделы, в результате чего единая власть в Чжунго снова распалась на две ветви: собственно центральная власть со своими войсками, имперскими чиновниками, к которым принадлежал и сам судья, начальниками уездов и местных гарнизонов и власть кровнородственных, или областных, ванов, опять-таки со своими чиновниками, военачальниками, гарнизонами от пяти до девятнадцати тысяч солдат, казной, житницей…
В итоге простолюдины оказались вынуждены кормить чуть ли не вдвое большую армию начальства – неудивительно, что по Поднебесной поначалу прокатилась целая волна бунтов. Впрочем, волнения были жестоко подавлены имперскими и ванскими войсками, в первый и последний раз действовавшими рука об руку.
Теперь правительственные чиновники оказались слугами двух господ, вынужденными, с одной стороны, подчиняться начальнику уезда, а с другой – два раза в месяц являться к кровнородственному вану с заверениями в почтительной преданности и выслушивать его указания, зачастую полностью противоречившие указаниям начальника уезда.
Вот и выпутывайся как знаешь!
К тому же при любом недоразумении или оплошности кровнородственный ван и начальник уезда спешили свалить вину друг на друга, и столичным цензорам приходилось долго ломать головы в попытках выяснить: как же все было на самом деле?
Ну а теперь, когда ожидалась смена государя… Будь у Чжоу-вана больше сил и времени, он, возможно, и сам рискнул бы попытать счастья в борьбе за престол. Но сейчас принц прекрасно понимал: речь идет отнюдь не о возможности сесть на трон, а совсем даже наоборот – о возможности отправиться в изгнание с лишением всех регалий и изрядной доли унаследованных и наворованных богатств.
А раз самому престол не светит, значит, необходимо любыми средствами доказать свою преданность новому Сыну Неба, выставить себя радетелем о благе государства, у которого в уделе благочинность и процветание!
Ванские казна и житница пустуют? Зато у начальника уезда рис и серебро только что через край не переваливаются!
Разве это справедливо?
Разве можно законным путем так набить государственную казну, когда у принца Чжоу в амбарах одни мыши пищат, да и те скоро от голода передохнут?
Значит, что?
Значит, правдами и неправдами (и больше неправдами!) начальник уезда пополнял свою казну, обманом отбирая и то, что должно было по закону идти кровнородственному вану! И все об одном мечтал, подлец сквернопахнущий: как бы честного, но наивного принца опозорить перед государем – и казна ванская пуста, и порядка нет, солдаты бунтуют, а горожане недовольны! Отобрать у принца жалованный удел и сослать куда подальше! Чтоб не мешал всей душой преданный государю принц творить начальнику уезда свои тайные делишки.
Какие?
Первое, что на ум взбредет: опиумом приторговывать, шелк контрабандный поставлять, не платя пошлины, – мало ли что еще! Заговор, как есть заговор! Вот и покушение даже было – Будда миловал, обошлось! А не вышло с покушением – решили казнокрады-мздоимцы по-другому врага извести: интригами да лживыми наветами!..
И если в чем-то судья переусердствовал или что-то упустил, то в общих чертах план принца Чжоу был именно таким.
