навозу, а потому не отказал капитану в просьбе приглядеть за «буреломом». Если кто-нибудь желал прийти к Штернбладу без лишней помпы, он обходил дом, останавливался у забора, за которым раскинулся сад, и стучал в калитку.

Открывал, как правило, Мартин.

Этим же путем пользовался казенный почтарь, доставляя корреспонденцию. Не потому, что желал остаться инкогнито, а исключительно из экономии сил. От калитки ему было гораздо ближе к таверне «Metzger-Post», где за стаканчиком винца коротали досуг коллеги-письмоноши.

– Короче! Ты решил стать бардом?

– Уже, уже…

Сперва Мартин выглянул наружу и никого не обнаружил. Решив, что почтарь мог переусердствовать в таверне и сейчас дремлет у забора, он вышел в переулок и огляделся. Никого. Пожав плечами, Мартин собрался вернуться в дом. И тут с вершины тополя, растущего неподалеку, на него спикировал гарпий.

Острые когти лап впились в грудь. К счастью, с утра Мартин чихал, страдая насморком, и надел поверх рубашки кафтан из шерстяного коверкота. Еще и шарф накрутил, словно предчувствовал. Плотная ткань спасла тело, приняв на себя главный ущерб от когтей. Лицо с трудом удалось защитить от второго комплекта когтей, украшавших пальцы рук гарпия. Схватив курицына сына за запястья, Гоффер противопоставил силу силе, и не прогадал.

На поясе висел короткий нож. Увы, выхватить оружие не было возможности.

Потянувшись вперед, гарпий надумал вцепиться жертве в шею. В последний момент он промахнулся, ухватив зубами ворот кафтана. Клацнув, зубы прищемили кожу над ключицей. Мартин взвыл – не пойми отчего, но эта боль оказалась сильнее прочей.

– Так бывает. Ты сражаешься с разрубленным плечом, и визжишь, как поросенок, от занозы, впившейся в задницу.

– Я знаю, учитель.

Жуткая рожа старика оскалилась в ухмылке. Крылья хлестали наотмашь. В уголке хищного рта скопилась кровь, делая гарпия похожим на оголодавшего вампира. От агрессора несло потом, мускусом и чем-то гадким – хорьком в сезон гона, что ли? Потеряв равновесие, Мартин упал на одно колено. Этот минус он ловко превратил в плюс – поворот, скручивание туловища, «карп бьет хвостом», а сволочной гарпий описывает неприятную дугу, ударившись сперва о забор, а там и о землю.

В его крыле что-то хрустнуло.

Придавить старика собственным телом, уповая на тяжесть, Мартин не рискнул. Опыт подсказывал: не борись с хищной кошкой. А с хищной, да еще и рукастой птицей – тем паче. Пока свернешь гадине шею, она вспорет тебе живот. Сохраняя захват, левой рукой он умудрился достать нож.

И у нас есть свой коготь!

Что было дальше, Гоффер помнил плохо. Его драли, как козу-дерезу. Палач милосердней обходился с приговоренными к освежеванию, нежели гарпий – с Мартином. Хвала кафтану: держался. Шарф погиб в неравной схватке. Нож мелькал кистью бесноватого живописца Адольфа Пёльцлера, заканчивающего «Оргию безумцев». Мазки в три слоя ложились на крылатого старца – тяжелые, чувственные мазки кармина и сурика.

– Ты его убил?

– Пожалуй.

– Что значит – пожалуй?

– Он улетел.

Гарпий действительно улетел. В какой-то момент старик вырвался, кубарем откатившись прочь, подпрыгнул и взмыл в небо. Мартин был уверен, что достал гарпия ножом в печень. Он не знал, могут ли гарпии летать с такими ранениями, прежде чем сдохнут. Оказалось, что могут. Тяжко хлопая крыльями, кренясь набок, старик сделал круг над тополем и взял курс на юг.

Временами он терял высоту, будто проваливаясь в яму. Но дело не завершилось падением. Гарпий, орел, стриж, черная запятая вдалеке…

Ничего и никого.

Вздохнув, Мартин встал – раньше он сидел, привалясь к забору, и мечтал о доброй фее- врачевательнице. Фея в облике капитана явилась, но позже. Поначалу довелось лечиться самостоятельно. Временами, шипя от боли, Мартин пританцовывал на месте – казалось, он пляшет джигу на могиле гада- гарпия. А если еще и плюнуть на свежий холм…

Становилось легче.

– Ай!

– Терпи, щенок, волкодавом будешь. Отец ударит, сын вылечит…

– Хорошо, что лицо уберег.

– Ага. Стал бы пугалом. Дамы бы шарахались…

Закончив перевязку, Штернблад отправил пострадавшего в дом – отдыхать. За лекарем посылать не стал: ни к чему. Больше, чем сделано, ни один лекарь не сделает. Раны чистые (Мартин клялся, что промыл…), горячка не приключится. Звать ликтора, дабы Бдительный Приказ зафиксировал злой умысел? – незачем.

Еще не хватало, чтобы в городе судачили:

«А вы знаете? Да-да, целая стая гарпиев! Сотня, честное слово! Пятерых заколол вязальной спицей малыш Гоффер, остальным свернул шеи лично наш герой, дорогой и горячо любимый…»

Выйдя в переулок, маленький капитан долго разглядывал место сражения. Тополь, забор, кровь на досках. Чья это кровь – Мартина, гарпия или обоих сразу – не сказал бы теперь никто, даже маг-медикус. Подобрав с земли искромсанный шарф, Штернблад изучил его самым тщательным образом. Затем капитан вернулся во двор, и настала очередь кафтана.

«Рванина. Прямая дорожка на свалку. Ни один портняжка не возьмется чинить. Жаль, славная вещь была…»

Кусая губы, Рудольф Штернблад думал о странных вещах. Наконец энергично махнул рукой и, насвистывая «Бивак у Тайпери», отправился под крышу – читать письмо от сына. Он не знал, что скоро за ним явится посыльный и пригласит в дом Томаса Биннори для совершенно исключительного дела. И хорошо, что не знал. Такую редкость, как сыновнее письмо, надо изучать, не торопясь.

Очень уж увлекательно.

Перебранка закончилась.

Третий глаз кудряша блестел рыбьей слизью и к шуткам не располагал. Старшекурсник прищурился всеми глазами сразу. В волосах заплясали искры, челка встала дыбом. По спине Остерляйнена змейкой сползла струйка холодного пота. Переноска, которую он так и не удосужился снять с плеча, сделалась непомерно тяжелой. Ее вес придавил Хулио к полу, не позволяя бежать.

– Ай, мамочки! – взвизгнула Марыся.

Порча медлила. Возможно, сработала коридорная инверсия заклятий, о которой скандалисты забыли. Или университетские чуры завили винтом несанкционированную черную волшбу. Или нашлась иная причина…

– Прекратить! – велели от дверей ближайшего кабинета. Вполголоса, но так, что услышали все. – Я кому сказал?

Суровый и непреклонный, как аллегория Воздаяния, решившая заглянуть на огонек, у кабинета стоял Андреа Мускулюс. Минуту назад он сидел в преподавательской, изучая аттестационные листы. На пассажи Остерляйнена, долетавшие снаружи, малефик внимания не обратил. Разве что взял на заметку «грыжу с кочерыжкой» – у каждого есть знакомые, подходящие под это исключительно точное определение.

Но потуги кудряша он учуял еще до первого «морга».

«Безобразие! – подумал малефик. – Попытка сглаза в стенах учебного заведения заслуживает кары. И кто так бездарно глазит? Что за двоечник?!»

– Что вы себе позволяете, отрок?! Вам устав не писан?

– Писан, – угрюмо сообщил кудряш, и Мускулюс узнал его. Этот «бычок» трижды пересдавал ему зачет. – Он первый начал, профессор.

– Я не профессор. А вы – не лейб-малефактор. Немедленно зажмурьтесь!