ауры…

Подначки старшекурсников не прибавляли ему хорошего настроения. Однако он исправно «тянул лямку», пока не получил такой увесистый толчок, что едва не полетел кубарем по ступенькам.

– Смотри, куда прешь! – осклабился ему в лицо кудрявый красавчик. Патлы у него были много пушистей, чем у Остерляйнена, а телосложением он превосходил тощего Хулио вдвое. – Ходят тут, носят тут… Деревня!

Хулио смерил кудряша взглядом, встал поудобнее, как актер перед звездным монологом, и заговорил, постепенно наращивая темп.

– Извините великодушно, сударь. Под ноги не глядел. В следующий раз поостерегусь, чтоб не вляпаться в кучу навоза вроде вас. Ваши глаза, должно быть, выросли на седалище и скрыты штанами. Иначе вы бы заметили, что мы несем даму. Овал Небес, вы моргаете?! Этот ягнячий чурбан, торчащий из ворота вашей рубахи – голова?! Вы всё видели? И не попытались избежать столкновения? О, я трижды виновен! Я зря употреблял куртуазные обороты. Для вашего куцего умишка они слишком оборотисты. Что ж, перейду на язык, доступный олухам.

В коридоре собралась толпа. Честно говоря, Остерляйнен не обладал талантом комика. Его язвительные шпильки не блистали оригинальностью. Но и кудряш не уродился ценителем тонкого юмора. Ему хватило. Красный, как вареный рак, он стоял, сжимая кулаки.

Над ним потешались, ободряя злослова:

– Так его!

– Загибай!

– Лихо приложил!

Стало ясно: прошлые кривляния Остерляйнена – мелочь, детские забавы. Сейчас патлатый нарывается на серьезную таску. Теодор придвинулся ближе: перехватить кудряша, если тот кинется на обидчика с кулаками. Что делать, если кудряш предпочтет кулакам заклятье, усатый не знал.

А Хулио разливался соловьем:

– Валух! Грыжа с кочерыжкой! Вшивый каракуль! Залей бельма дерьмом! – оно у тебя вместо мозгов…

Вшивый каракуль произвел впечатление. Кто-то зааплодировал.

– Разопри тебя и выверни! Чтоб ты канавы рогами копал! Чтоб тебя чирьи сожрали! Чтоб ты девок толкал, а они не падали!

Кудряш стал похож на быка, которого дразнят багровой тряпкой. Он рыл землю копытом и пускал пар из ноздрей. Не мастак в словесных баталиях, он судорожно искал способ с честью выйти из ситуации.

– Сто бревен тебе в левый глаз! Шершнелей в штаны! Рака в утробу! Семь плевков в глотку, и все чахотошные! Чтоб тебя навыхлест скукожило!

– На порчу смахивает…

– Глазит?

– Малабрийская школа?

– Не-а… «жуайез», что ли?..

– Колдуешь, урод? – кудряш сумел вклиниться в поток гадостей. Так кидаются с обрыва: зажмурясь, не думая о последствиях. – Вот я тебе…

С угрозой, нарочито медля, дабы дохляк осознал, что сейчас произойдет, кудряш наморщил лоб. В центре, над складкой, образовавшейся меж бровями, дрогнули, проявляясь, веки – морщинистые, черепашьи. Они моргнули раз-другой – и третий глаз открылся настежь.

Хулио подавился очередной колкостью.

Вернувшись домой с целью переодеться, капитан Штернблад застал во дворе Мартина Гоффера, голого по пояс. Изодранный, словно он воевал с грифоньим выводком, компаньон – ученик, ключник, друг и прочее – мазал раны дурно пахнущим бальзамом. Выглядело это ужасно.

Казалось, плечи, руки и грудь Мартина вспахали под сев.

Капитан знал состав бальзама. Корень окопника, подорожник, барсучий смалец, арника, конский каштан. Знал он и то, что борозды на теле Гоффера со временем исчезнут, оставив два-три шрама. Он не знал главного: в какой передряге пострадал Мартин?

На дом напали?

Гоффер решил завести ручного виверныша?

Бред…

Кивнув капитану, невозмутимый, как ла-лангский идол Хо-Хо, Мартин продолжил лечение. Сдерживая стоны, покряхтывая, когда требовалось дотянуться до лопатки, он втирал бальзам легкими движениями. Понадобись Штернбладу оценить ситуацию двумя словами, капитан бы ни на миг не задумался.

Вонь и гордость.

Вонь от лекарства. Гордость… От победы?

– Вам письмо, – сообщил Мартин. – Я положил его на секретер.

– Успеется, – ответил капитан. – Кто это тебя?

– Ерунда. Гарпия.

– Келена?!

– Какая Келена?

– Та гарпия, что лечит Биннори! Глупости, она едва ковыляет…

Рудольф Штернблад умел отражать удары самого разного рода. Но этот, признаемся честно, он пропустил. И сейчас хватал ртом воздух, восстанавливая дыхание.

– А-а… – с отменным равнодушием зевнул Гоффер. На его лбу расцветал восхитительный синяк: лазурный с багровыми краями. – Студентка. Нет, не она. Самец. Взрослый, старый гарпий. Что я, мальчика от девочки не отличу?

Массивный, крепкого телосложения, он и чувством юмора обладал соответствующим.

– Чем ты не понравился твоему гарпию?

– Понятия не имею. Я вышел в переулок. Там стучали. А он на меня, с дерева… Короче, побеседовали по душам.

Версия с бестьефобами, напавшими сперва на Доминго, а там и на Келену, рушилась на глазах. Рассыпалась прахом, висела клубами известковой пыли. Оставалось предположить, что Мартин Гоффер – скрытая хомобестия, и враги по-прежнему стараются досадить креатурам капитана. Либо пытаться связать несвязуемое. Выстроим логическую цепочку: некий бестьефоб напал на гарпию-студентку, ее сородичи узнали, возмутились и послали могучего старика – допустим, деда Келены – отомстить негодяю.

Негодяя могучий старик не сыскал. И решил мстить первому встречному: например, Мартину…

«А луна сделана из яичного желтка, – хихикнул кто-то в голове Штернблада. – Перескажи версию фон Шмуцу. Пусть получит удовольствие…»

– Давай-ка я, – капитан подошел к пострадавшему, отобрал ветошь, которой тот наносил бальзам, и принялся макать да смазывать. – А ты рассказывай.

– Вам письмо, – напомнил Мартин. – От сына. Я видел личную печать.

– Успеется, – капитан отмахнулся, будто от назойливой мухи. Хотя больше всего на свете ему хотелось кинуться в дом, схватить письмо от сына и распечатать. – Корпия есть?

«Если когда-нибудь потомки захотят изучить нашу переписку с Вильгельмом, – подумал он, мрачно улыбаясь, – им не понадобится много времени. Клянусь пяткой Добряка Сусуна, им и часа-то не понадобится…»

– Есть. Я надергал.

– Где лежит?

– Рядом с тканью для перевязок.

– Хорошо. Обожди, я принесу.

– Слышу, стучат, – начал Мартин, когда капитан вернулся. – Ну, думаю, почтарь что-то забыл. Мало ли? Выхожу с черного хода…

Черным ходом называлась калитка, ведущая в переулок Сибаритов – место глухое и спокойное. В северо-западной части двора располагался сад, ухоженный стараниями дядюшки Скапена, в прошлом – садовника у маркизы Премилье. Выйдя на заслуженный отдых, дядюшка тосковал по яблоням, вишням и