Патлатый Хулио не замедлил предположить, какое именно слово изобразит на доске Фрадулент. С азартом он принялся делиться своими догадками направо и налево. Лектор неодобрительно мазнул взглядом по аудитории, но прерывать демонстрацию не стал.

А гарпия ощутила себя центром «слепого пятна». Преподаватель смотрел на кого угодно, кроме нее. Складывалось впечатление, что она вообще отсутствует. Наверное, это связано с профессором Горгауз, предположила Келена. История с бурей получила огласку. И преподаватели, не слишком разбираясь, кто прав, кто виноват, встали на сторону своей.

Она удивилась, почувствовав, что ее это задевает. Город влияет. Здесь слишком много якорей. Ничего, скоро это станет прошлым, утратив ореол чувств.

Вернув мелок на место, Фрадулент отошел к окну и сделал властный жест. Белым жуком мел взлетел, направляясь к доске. Зашуршал, выводя букву за буквой. На пол, мукой из прохудившегося мешка, осыпалась тончайшая белая пыль.

Взгляд Келены прикипел к доске. Все внимание сосредоточилось на крупицах мела. Вот так же, тонкой струйкой пылинок, уходят ее сородичи из мира жизни творящей. Один за другим переселяются в творимые людьми психономы. Рано или поздно мелок иссякнет, поставив последнюю точку на аспидной доске бытия.

Возможно ли что-то изменить?

У нее есть идеальный образ – цель, которой она хочет достичь. Воля? – есть воля к жизни. Инструменты? Методика Высокой Науки? Будут. Энергия, необходимая для трансформации? Не мана, но нечто схожее? С этим все в порядке. Главное, научиться ее копить и использовать.

Дело за малым. Надо совершить чудо.

– Посмотрите на формулу…

На доске красовалось:

– Здесь I – это субъективный КоЦИМ, показывающий степень целевого использования маны вне зависимости от внешних факторов, – разъяснил Фрадулент. – q – количество маны, реально повлиявшее на достижение результата; S – общее количество затраченной маны; l – коэффициент рассеяния среды… Молодой человек! Да-да, я к вам обращаюсь. Вам в этой формуле что-то кажется смешным?

У гарпии создалось странное впечатление. Пожалуй, лектору хотелось бы, чтоб на месте Хулио оказалась она, Келена Строфада. Но Ангус Фрадулент был честным человеком. А гарпия повода для взбучки не дала.

– Ничего смешного, мастер, – вскочил, паясничая, Остерляйнен. – За исключением усов нашего друга Теодора. Но формула – на доске, а усы – на лице. Вас это не смущает?

Усач Теодор лениво погрозил болтуну кулаком.

Теодор Равлик все делал обстоятельно.

Он и рождался, не торопясь. Мать искричалась, сорвав голос, отец выпил в доме всю терновку и ушел одалживаться к соседям, повивальная бабка изошла потом, а ребенок сомневался:

«Выйти на белый свет или вернуться с полдороги?»

По здравому размышлению решил выйти – и не прогадал. Принимали его по-царски, хотя родился маленький Тео не во дворце, а в скалистом захолустьи Верхнего Йо. Село гуляло неделю. На дворе царила зима, перевалы сковало льдом и снегом. Значит, пей вволю и жди весны.

– За здоровье новорожденного!

Нос коршуна, глаза жабы, усы чащей – так говорили про обитателей Йо. И добавляли: нрав – зверский. Оставим это на совести злопыхателей. Они и горца-то сроду не видели. А если видели, то в театре господина Дюпоклена, где горца представляют в черном, как смоль, парике, и с кинжалом в зубах. Ну их. Лучше расскажем чистую правду.

С историями так бывает. Врут-врут, аж завираются, и вдруг – правда. Все прямо заходятся: ишь ты! правда! Потом глянешь по уму: правда – натуральная брехня. Зато брехня, которую грузили бочками – ишь ты! какая ж она – брехня?

Бес их знает, эти истории.

Обликом Теодор уродился в отца. Нос – да, знатный носище, только не коршуна, а природного орла. Глаза – ну, влажные, ну, навыкате. Так они и у честного волкодава навыкате, не у одной жабы. Усы выросли рано. Знатные усы, рыжие, как лисья шкура.

И нрав – замечательный.

Мальчик хорошо ел. Мальчик хорошо спал. Без штанов играл у дома со сверстниками. В штанах ходил за гусями. Мать дала рубаху – начал ставить силки на зайцев. Иначе заяц увидит без рубахи, засмеет. Когда отец подарил ему первую куртку и пояс, отправился на выпасы с отарой, в компании старших пастухов.

Село было из замирившихся. В набеги хаживали исподтишка, чаще – по договоренности с будущими пострадавшими. Мы, значит, набежали, два сарая сожгли, Тюльку-шалаву гуртом снасильничали. Вы нам дали мешок золота. Так казне, или сеньору в челобитной смело заявляйте: мешок, не меньше. Готовили оброк за сто лет, да треклятые горцы, ужас-ужас, отобрали. По миру пустили, детишки пухнут, кору с лебедой жрут.

Вам подати скостят. Десятину с выгоды нам пришлете, как условились.

К набегам Теодора сочли негодным. Соображал медленно. А для пастуха – в самый раз. Овец торопить ни к чему, овцы – не рысаки. Пастбище, дойка, стрижка. Ягнята скачут. Сиди, дуй в дудку.

В дудку парень дул редко. Большей частью разглядывал листочки, травки и корешки, за что получил прозвище – Лопух. Он не обижался. Ведь интересно, что там внутри. Отчего лист смородины в кипятке душист? Почему тертая кора лавра, ежели отварить, язвы врачует? По какой причине корень девясила жор вызывает? С горечавкой его настоять…

Он и заблудился-то из-за обстоятельности. Пришел с ведром к роднику, а там такое растет! такое! – и вон там еще… Как не проверить? Не обойти со всех сторон: почему растет? отчего колосится? что за запах?

Ну и выбрел к пещере. А вот какого рожна в пещеру полез, если там уж точно ничего не произрастало, и воды свежей не текло – это, извините, великая тайна. Обстоятельные – они булыжники ада по одному пересчитают. Пещера? Да, пещера. Очаг? Ишь ты, очаг! Немереная груда тряпья? – в наличии. Шея? – отличная шея. Длинная, локтя два. Вся в пуху и мелких перышках – белых, кое-где дымчатых.

А что у шеи с обоих концов?

– Спасите!

Так впервые встретились Теодор Равлик и Олор Дымношей, великан-стоким, единственный в горах Йо. Вопль «Спасите», кстати, пригодился наилучшим образом. Великана пятый день трепала лихоманка. От ледяной ключевой воды горло простыло, воспалилось, образовались гнойники. А при лебяжьей шее, как у всех стокимов, болезни этого рода крайне опасны.

Олора пора было спасать.

Чего только не лил Теодор великану в глотку! Цепенея от страха, заставлял полоскать горло отваром цветов бузины. Трясясь, давил луковицу, свеклу, добавлял винного уксуса, и велел булькать да сплевывать. Заваривал болящему чистотела с ромашкой. На второй день стоким уже сам указывал пальцем: что брать и как готовить.

В его закромах обнаружился рай. Корни, травы, листья. Сушеные, толченые, вяленые. Ягоды и хвоя. Орехи и стебли. Теодор так увлекся, что забыл и про страх, и про сказки, где великаны с аппетитом кушали глупых пастушков под соусом из черемухи.

К частым отлучкам Теодора на пастбище привыкли. Не боялись, что сгинет. Про великана местные знали. Безобидный Дымношей отшельничал здесь давно, сбежав откуда-то, где жили люди более добрые, чем злые горцы Йо. Чем Олору глянулся парень, неизвестно. Но знания стокима переливались в маленького