его почему-то трясет в ознобе.

— Трахни меня, Фредди, — бормочет Бивер, правда, себе под нос.

Джоунси держит за руку Даддитса, напуганного суматохой.

Пит смотрит на Генри и слегка кивает. Мы молодцы.

Генри отвечает кивком. Еще бы!

Может, это не их звездный час, но что-то очень близкое. И едва рыдающая миссис Ринкенхауэр сжимает дочь в объятиях, Генри трогает Даддитса за плечо. Когда тот оборачивается, Генри целует его в щеку.

Добрый старый Даддитс, думает он. Добрый старый…

— Вот он, Оуэн, — тихо предупредил Генри. — Поворот 27.

Видение гостиной Кэвеллов лопнуло, как мыльный пузырь, и Оуэн взглянул на дорожный знак:

В ушах все еще звенят счастливые, захлебывающиеся вопли.

— Ты как? — спросил Генри.

— Ничего. По крайней мере мне так кажется. — Он прижался к пандусу, и гигантские колеса «хамви» покатили по сугробам. Часы на приборной доске сдохли, как и те, что на руке Генри, но Оуэну показалось, что небо едва заметно посветлело. — После того как спустимся вниз, направо или налево? Говори сейчас, потому что останавливаться я не рискну.

— Налево, налево.

В мигающем свете фонарей Оуэн прижался к левой стороне, справился с очередным заносом и повел машину по Канзас-стрит. Здесь недавно прошел снегоочиститель, но полотно дороги уже снова замело.

— Похоже, снег кончается, — сказал Генри.

— Да, но ветер как с цепи сорвался. Хочешь поскорее увидеть его? Даддитса?

— Немного нервничаю, но, в общем, да, — ухмыльнулся Генри, качая головой. — Даддитс, старина… Когда он рядом, у тебя на душе праздник. Он… это что-то. Сам увидишь. Жаль только, что врываемся к ним в такую рань.

Оуэн пожал плечами. Что тут поделаешь?

— Они уже четыре года живут в новой квартире, но я ни разу там не был, — сказал Генри и, сам того не сознавая, перешел на мысленное общение:

Переехали после смерти Элфи.

А ты…

И вместо слов возникает картина: люди в черном под черными зонтиками. Кладбище в дождь. Гроб на козлах с резной эпитафией: «Покойся с миром, Элфи».

Нет, пристыженно признался Генри. Никто из нас там не был.

?

Но Генри не знал, почему они не явились на похороны, хотя на ум пришла фраза: «Движущийся палец пишет; написав, движется дальше». Даддитс был важной (не то слово, жизненно важной) частью из детства. Но как только связь прервалась, всякий возврат к прежнему был слишком болезненным. Одно дело — болезненным, другое — ненужно болезненным. Но теперь Генри кое-что понимал. Образы, которые он ассоциировал с депрессией и возрастающей уверенностью в неотвратимости самоубийства: струйка молока на подбородке отца, широченный зад Барри Ньюмена, исчезающий в дверях кабинета, — скрывали другой, более сильный, более действенный: образ Ловца снов. Разве не в нем истинный источник его отчаяния? Величие теории Ловца снов в сочетании с банальностью… нет, ничтожностью целей, для которых он использовался? Употребить способности Даддитса на то, чтобы найти Джози Ринкенхауэр, все равно что открыть квантовую физику, и с ее помощью сляпать очередную видеоигру. И при этом считать, будто это все, на что способна квантовая физика. Конечно, они совершили доброе дело: не будь их, Джози Ринкенхауэр погибла бы в трубе, как крыса в бочке с водой. Но будем честны: в конце концов не будущего же нобелевского лауреата они спасли…

Я просто не могу поспеть за тем, что творится у тебя в голове, неожиданно пожаловался Оуэн, но, похоже, ты слишком высокого мнения о себе! Нечего нос задирать. Какая улица?

Уязвленный Генри злобно уставился на него.

— Последнее время мы сюда не приезжали, понятно? И давай на этом закончим.

— Как угодно, — сказал Оуэн.

— Но мы посылали открытки к Рождеству, ясно? Каждый год, поэтому я и знаю, что они переехали на Дирборн-стрит, 14, Уэст-Сайд. Это третья улица отсюда.

— Ладно, ладно, успокойся.

— Трахни свою мать и сдохни, нашелся тоже…

— Генри…

— Мы просто потеряли связь, так бывает. Возможно, не с такими, как ваше высочество, принц Совершенство, но для остальных… для остальных… — Генри опустил глаза, увидел стиснутые кулаки и усилием воли разжал пальцы.

— Я же сказал, ладно.

— Возможно, принц Совершенство до сих пор не забыл никого из друзей, даже тех, с кем рядом на горшке сидел. Должно быть, обязательно съезжаетесь раз в год, поменяться лифчиками, похвастаться новыми записями «Мотли Крю» и поесть салата с тунцом, как в школьном кафетерии.

— Прости, если расстроил тебя.

— Можешь кусаться, я не обижаюсь. Не зря же ведешь себя так, будто мы бросили его, как последние… — Что, разумеется, недалеко от истины.

Оуэн, ничего не ответив, продолжал вглядываться в вихрящийся снег: боялся пропустить табличку с названием улицы в сереньком свете раннего утра… вот она, перед носом! Снегоочиститель, проходивший по Канзас-стрит, завалил конец Дирборн, но Оуэн надеялся, что «хамви» пройдет.

— Не то чтобы я совсем забыл о нем, — продолжал Генри, сначала мысленно, потом перейдя на слова. Думать о Даддитсе означало выдать себя с головой. — Мы все помнили его. Мы с Джоунси собирались навестить его весной. Но Джоунси попал в аварию, и у меня все из головы вылетело. Неужели это так удивительно?

— Вовсе нет, — мягко сказал Оуэн, резко повернул руль вправо, потом влево, чтобы машина не пробуксовывала, и нажал на акселератор. «Хамви» с такой силой ударился в плотную стену снега, что их отбросило на сиденья. Но мощная машина все-таки пробила завал, и Оуэн едва успел вывести грузовик на середину мостовой, чтобы не сбить припаркованные по обочинам автомобили.

— Не желаю быть объектом праведного негодования того, кто собирался поджарить живьем несколько сотен ни в чем не повинных людей, — проворчал Генри.

Оуэн обеими ногами нажал на тормоз, отчего их вновь тряхнуло, а «хамви» пошел юзом.

— Заткнись на хрен.

Не мели дерьма, которого не понимаешь.

— Вполне возможно, что мне придется подыхать из-за…

— …тебя, так что почему бы тебе не держать свое хреново… самовлюбленное

(изображение капризного ребенка с выдвинутой нижней губкой).

— такое рациональное, логическое дерьмо, при себе.

Генри потрясение уставился на него, обалдев от неожиданности. Когда к нему в последний раз обращались в подобном тоне? Кажется, вообще никогда.

— Мне необходимо одно, — пояснил бледный от усталости Оуэн. Лицо осунулось, кожа туго обтянула скулы. — Хочу найти и остановить твоего Тифозного Джоунси. Ясно? И хрен с ними, с твоими тонкими чувствами, хрен с твоей нежной натурой и хрен с тобой. Вот так.

— Согласен, — кивнул Генри.

— Не желаю выслушивать лекции по этике и принципам морали от малого, задумавшего вышибить свои сверхобразованные, сверхчувствительные мозги.