Я услышал за спиной звук скатывающихся по склону камней, тяжелое дыхание, увидел приближающегося Гейрина.

Остальные трое остались внизу, сбившись в кучку. Девочка плакала.

— Возвращайтесь вниз!

— приказал я. — Штольня может рухнуть в любую минуту!

Ей сто тридцать лет!

Даже больше!

— Хоть тысяча! — Он приближался. — Это мой сын, и я пойду за ним.

Терять время на споры я не стал. В такие моменты человеку остается только одно: действовать и надеяться на то, что Бог удержит крышу над головой. Так мы и поступили.

За годы работы геологом я не раз попадал в опасные ситуации, когда от страха тряслись поджилки.

Но десять минут (может, больше, может, меньше, я полностью потерял чувство времени), проведенные в штольне Рэттлснейк, нагнали на меня ни с чем не сравнимый ужас. Штольня уходила вниз достаточно круто, мы побежали, и двадцать ярдов спустя дневной свет померк.

Да еще этот запах, как я говорил, смешанный запах золы, сожженного кофе и пережаренного мяса.

Он тоже нервировал меня, потому что в старых шахтах обычно стоит “минеральный запах”. Землю усыпали куски породы, поэтому нам пришлось сбавить ход, чтобы не споткнуться и не упасть.

Деревянную крепь покрывали китайские иероглифы. Частью вырезанные, но в основном нанесенные при помощи свечной копоти. Глядя на иероглифы, я понял, что легенды основаны на действительности: китайцев на самом деле завалило в этой шахте.

Мистер Гейрин звал мальчика, требовал, чтобы он немедленно возвращался, говорил, что здесь небезопасно. Я уж хотел попросить его не кричать. Свод мог рухнуть даже от его крика, как иной раз в горах от крика сходят лавины. Но не стал. Не кричать он не мог. Потому что думал только о своем сыне.

На кольце для ключей я всегда держу складной ножичек, лупу и пальчиковый фонарик.

Его-то я и отцепил, чтобы осветить нам путь. Мы двинулись дальше, вокруг потрескивала порода, в ноздрях стоял необычный запах, и становилось все жарче. Заметно жарче.

А потом начали попадаться кости. Мы, я имею в виду сотрудников “Дип эс”, освещали фонарями вход в штольню, но ничего не увидели и поэтому долго спорили о том, завалило китайцев или нет.

Ивонн утверждала, что нет, никто не смог бы работать в такой опасной штольне, даже покорные, согласные на все китайцы.

Это, мол, выдумки, не имеющие ничего общего с реальной жизнью.

Но, углубившись в штольню на сотню ярдов, я убедился, что Ивонн ошибалась.

Потому что кости лежали везде: черепа, грудные клетки, ноги, руки. Особенно пугали грудные клетки: почему-то они напоминали мне улыбающегося Чеширского кота из “Алисы в стране чудес”. Когда мы наступали на кости, они не трескались, а разлетались в пыль. Запах усиливался, я чувствовал, как по лицу катится пот. Я словно попал в парную, а не в штольню. А крепь просто наводила ужас. Китайцы исписали все стойки свечной копотью Словно после того, как их завалило, они занимались только тем, что писали свидетельские показания и выражали последнюю волю.

Я схватил Гейрина за плечо:

— Мы зашли слишком далеко.

Мальчик, должно быть, прижался к стенке или спрятался в нише, и мы в темноте проскочили мимо.

— Я так не думаю, — возразил Гейрин.

— Почему?

— Потому что чувствую: он впереди. — Гейрин вновь сорвался на крик. — Сет! Пожалуйста, дорогой! Если ты впереди, поверни назад и возвращайся к нам!

Ответ мы услышали, но такой, что я едва не повернул назад. Из глубины штольни, заваленной костями и черепами, донеслось пение.

Не слова, но детский голос, выводящий мелодию.

И достаточно точно, потому что я узнал музыкальную заставку “Золотого дна”.

Гейрин посмотрел на меня (глаза у него округлились, и белки ярко блестели в темноте) и спросил, по- прежнему ли я думаю, что мы обогнали мальчика. Я предпочел не отвечать, а двинуться дальше.

Вскоре среди костей нам начали попадаться инструменты: ржавые кирки с очень короткими ручками, маленькие жестяные коробочки с кожаными ремнями, какие я видел в шахтерском музее в Эли. “Керосинки”, как называли их шахтеры.

Эти примитивные светильники привязывали ко лбу, сунув под низ сложенную в несколько раз бандану, чтобы не сжечь кожу.

На стенах появились рисунки, сделанные все той же свечной копотью. Изображали они койотов с головами пауков, пум со скорпионами-наездниками, летучих мышей с головами младенцев.

Я до сих пор гадаю, то ли я их на самом деле видел, то ли странный запах штольни вызывал у меня галлюцинации. Потом я не спросил Гейрина, видел ли он эти рисунки.

Может, забыл спросить, а может, не решился.

Внезапно Гейрин остановился, наклонился и что-то подобрал.

Маленький черный ковбойский сапожок, застрявший меж двух камней. Малыш, похоже, просто выдернул ногу из сапога и побежал дальше. Издали все доносилось пение, поэтому мы знали, что мальчик впереди.

Впрочем, голос вроде бы стал громче, но я не тешил себя надеждами: под землей звук распространяется по особым законам.

Мы шли и шли, уж не знаю сколько, наклон штольни становился круче, воздух — горячее. Костей заметно поубавилось, зато прибавилось кусков породы, отвалившихся от потолка и вывалившихся из стен. Я мог бы поднять луч фонаря и посмотреть на состояние потолка, но побоялся это сделать. Мне не хотелось даже думать о том, как глубоко мы забрались.

Скорее всего прошли не меньше четверти мили.

Может, и больше. Я уже начал думать, что назад нам не вернуться.

Потому что потолок того и гляди обрушится прямо на нас. К счастью, смерть нас ждала быстрая, не то что у китайцев, которые задохнулись или умерли от жажды в этой же штольне.

Почему-то мне вспомнились пять или шесть библиотечных книг, оставшихся дома. Вернут ли их за меня в библиотеку или она вычтет стоимость этих книг из моего наследства? Что за глупые мысли приходят человеку в голову, когда он загнан в угол!

Перед тем как луч моего фонарика выхватил из темноты мальчугана, он сменил мелодию. Новую я не признал, но его отец сказал мне (после того как мы поднялись на поверхность), что мелодия эта из мультфильма о мотокопах. Я упоминаю об этом лишь потому, что на мгновение или два у меня возникло ощущение, что “ла-ла-ла” и “дум-ди-дум” вместе с ним выводил кто-то еще и пели они дуэтом. Гейрин тоже это заметил, я увидел его лицо в отсвете фонаря, он был испуган не меньше моего.

Пот струился по его лицу, рубашка прилипла к телу.

Потом он вытянул руку и сказал:

“Думаю, я вижу его! Я его вижу! Вон он!

Сет! Сет! “

Гейрин побежал к сыну, спотыкаясь о куски породы, но каким-то чудом удерживаясь на ногах. Мне оставалось только молить Бога, чтобы он не упал и не сшиб одну из стоек. Она бы рассыпалась в пыль, как и человеческие кости, тонны породы погребли бы нас, и я бы ничего этого не написал.

Тут и я увидел мальчишку в красной рубашке и джинсах. Он стоял у торца штольни, рассеченного трещиной.

На мгновение , мне показалось, будто он хочет залезть в трещину.

Я тут же понял, что он-то пролезет, а вот мы с нашими габаритами — нет. Впрочем, как оказалось, такого желания у мальчика не было. Он спокойно стоял перед трещиной, словно дожидался нас. Двигались только тени, отбрасываемые моим фонариком.

Отец добрался до мальчугана первым и поднял его на руки.

Он прижался лицом к груди мальчика, поэтому не смог увидеть того, что увидел я, да и то лишь на