Ральфу казалось, что все, что он видит и ощущает, еще далеко не все; что по-прежнему еще целый мир ждет, скрытый за обычным восприятием.

Достаточно многогранный и блистательный, чтобы превратить виденное сейчас в жалкий бледный снимок, тусклое подобие наблюдаемого. И если существует еще что-то, как же ему вынести все и не сойти с ума? Даже если он зажмурит глаза, это не поможет: откуда-то ему было известно, что его ощущение «видения» вещей берет начало в отношении к зрению как основному фактору восприятия. Но было, кроме всего прочего, нечто большее, чем просто «смотрение».

Чтобы доказать это самому себе, Ральф закрыл глаза… И все равно продолжал видеть Гаррис-авеню. Как будто его веки стали прозрачными.

Единственным отличием было то, что все цвета изменились, создавая мир, напоминающий негатив цветной фотографии. Деревья, уже не желтые или оранжевые, стали яркими, неестественно зелеными. Гаррис-авеню, заново залитая асфальтом в июне, превратилась в великолепную белую дорогу, а небо казалось удивительным красным озером. Ральф открыл глаза, почти уверенный, что ауры исчезнут, но этого не произошло; мир по-прежнему кричал и вращался в цвете движения и глубоких, резонирующих звуках.

«Когда же я начал видеть их? — стал вспоминать Ральф, возобновляя свой путь к дому. — Когда же начали появляться лысоголовые доктора-коротышки?» Однако не видно было никаких докторов — ни лысоголовых, вообще никаких; не появлялись ангелы; не выглядывали и дьяволы. Только…

— Смотри под ноги, Робертс! Неужели не видишь, куда идешь?

Слова, резкие и немного тревожные, казалось, обладали физической тканью; все равно что провести рукой по дубовым панелям, которыми обшиты стены старинного аббатства. Остановившись, Ральф увидел миссис Перрин. Она отступила с тротуара на проезжую часть, чтобы не оказаться сбитой с ног, и теперь стояла по щиколотку в опавших листьях с тяжелой сумкой в руке, грозно взирая на Ральфа из-под густых бровей. Аура, окружавшая ее, была твердого, не-шутите-со-мной серого цвета формы выпускника Вест- Пойнта.

— Ты что, пьян, Робертс? — отрывисто спросила она, и неожиданно буйство красок и ощущений исчезло из мира, и снова это была лишь Гаррисавеню, тонущая в прекрасном, солнечном осеннем утре.

— Пьян? Я? Вовсе нет. Трезв как стеклышко, честное слово.

Ральф протянул ей руку. Миссис Перрин, которой было за восемьдесят, но выглядела она намного моложе, взглянула на его руку так, будто Ральф прятал в ладони игрушечную свистульку. «Меня не проведешь, Робертс», — говорили ее холодные серые глаза. — Меня не проведешь'. Она снова ступила на тротуар без помощи Ральфа.

— Приношу свои извинения, миссис Перрин. Я не видел, куда иду.

— Конечно, не видел. Ты витал в облаках, раскрыв рот, вот что ты делал. Ты похож на деревенского идиота.

— Простите, — повторил он, а затем прикусил язык, чтобы не рассмеяться.

— Хм-м-м. — Миссис Перрин медленно оглядела его с головы до ног, так придирчивый сержант осматривает шеренгу новобранцев. — Да у тебя рубашка разорвана под мышкой, Робертс.

Ральф поднял левую руку. Действительно, его любимая клетчатая рубашка порвалась. Через дырку виднелась повязка с засохшим пятнышком крови да еще и клочок волос, растущих под мышкой. Он поспешно опустил руку, чувствуя, как кровь приливает к вискам.

— Хм-м-м, — снова хмыкнула миссис Перрин, выразив этим все, что она хотела бы сказать о Ральфе Робертсе, не произнеся ни единой гласной. — Принеси ее ко мне домой, если хочешь. Как и остальное, нуждающееся в починке. Знаешь, я еще могу держать иголку в руках.

— Не сомневаюсь, миссис Перрин.

На этот раз почтенная леди окинула его взглядом, казалось, говорившим:

«Ты полнейший идиот, Ральф Робертс, но этого я поправить не в силах».

— Только не днем, — добавила она. — Днем я помогаю готовить еду в приюте для бездомных, а потом участвую в раздаче в пять вечера. Это богоугодное дело.

— Да, я уверен, что…

— В раю не будет бездомных, Робертс. Можешь рассчитывать на это. И никаких разорванных рубашек, я знаю. Но пока мы здесь, надо смириться и помогать, таков наш удел. — «И я прекрасно с этим справляюсь», — провозгласило выражение лица миссис Перрин. — Приноси все требующее починки утром или вечером, Робертс. Без лишних церемоний, но не являйся ко мне после восьми тридцати. Я ложусь спать ровно в девять.

— Очень мило с вашей стороны, миссис Перрин, — произнес Ральф и снова прикусил язык. Он боялся, что этот трюк скоро откажет; он или зайдется смехом, или умрет.

— Вовсе нет. Это христианская обязанность. К тому же Кэролайн была мне подругой.

— Спасибо, — сказал Ральф. — Ужасно то, что случилось с Мэй Лочер, правда?

— Нет, — отрезала миссис Перрин. — Это милость Божья. — И она пошла дальше, прежде чем Ральф успел вымолвить хоть слово. Ее спина была так пряма, что Ральфу стало больно смотреть.

Ральф немного прошел вперед, но больше не смог сдерживаться. Он прислонился лбом к телеграфному столбу, зажал рот руками и рассмеялся как можно тише — смеялся, пока слезы не покатились у него по щекам. Когда приступ (именно таково было его ощущение — нечто типа истерического припадка) прошел, Ральф огляделся по сторонам. Он не увидел ничего, что было бы недоступно восприятию других людей, и это принесло облегчение. «Но оно вернется, Ральф. И тебе это отлично известно».

Да, он знал, но это произойдет позже. А пока ему необходимо поговорить.

Когда Ральф наконец-то вернулся со своей необычной прогулки, Мак-Говерн, сидя на веранде, просматривал утреннюю газету. Уже сворачивая на дорожку, ведущую к дому, Ральф принял внезапное решение. Он многое расскажет Биллу, но не все. Он опустит то, насколько сильно двое незнакомцев, вышедших из дома Мэй Лочер, походили на инопланетян, изображаемых в бульварной прессе.

Когда Ральф взобрался на крыльцо, Мак-Говерн оторвался от газеты.

— Привет, Ральф.

— Салют, Билл. Можно мне кое о чем поговорить с тобой?

— Конечно. — Мак-Говерн аккуратно сложил газету. — Вчера наконец-то моего старого друга Боба Полхерста положили в больницу.

— Да? Мне казалось, это должно было произойти раньше.

— Я тоже так думал. Все так считали. Он обвел нас вокруг пальца.

Казалось, ему становится лучше — по крайней мере, в случае с пневмонией, — но затем состояние ухудшилось. Вчера около полудня у Боба наступила остановка дыхания, и его племянница подумала, что он умрет прежде, чем приедет «скорая». Однако этого не произошло, и теперь его состояние снова стабилизировалось. — Мак-Говерн посмотрел на улицу и вздохнул. — Ночью умерла Мэй Лочер, а Боб продолжает цепляться за жизнь. Что за мир, а?

— И не говори.

— О чем ты хочешь поболтать? Ты наконец-то решил открыться Луизе?

Хочешь получить отцовский совет?

— Мне нужен совет, но не по поводу моей личной жизни.

— Рассказывай, — бросил Мак-Говерн.

Ральф так и сделал, испытывая не только благодарность, но и огромное облегчение, увидев молчаливое внимание Мак-Говерна. Он вкратце обрисовал ситуацию, уже известную Мак-Говерну, — инцидент между Эдом и водителем пикапа летом девяносто второго года, то, насколько речи Эда совпадали с тем, что он изрекал в тот день, когда избил Элен. Пока Ральф говорил, у него крепло чувство, что все странные события, происходившие с ним в последнее время, каким-то образом взаимосвязаны, он почти видел эту связь. Он рассказал Мак-Говерну об аурах, хотя и не упомянул о безмолвном катаклизме, пережитом им менее получаса назад, — так далеко Ральф пока не хотел заходить. Мак-Говерн уже знал о нападении Чарли Пикеринга и о том, какую опасность предотвратил его сосед, воспользовавшись баллончиком, полученным от Элен и ее подруги, но теперь Ральф поведал ему кое-что еще — то, что утаил в воскресный вечер: он рассказал о том, каким магическим образом баллончик оказался в кармане его