ступеньку — на одну маленькую ступеньку — выше «литературного поденщика»). Это никак не согласуется с его представлением о себе как о Серьезном Писателе, который выдает время от времени говенные романы лишь затем, чтобы заработать денег для (оркестр, туш!) НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ! Он ненавидел Мизери? В самом деле ненавидел? Если так, почему же он так легко сумел снова скользнуть в ее мир? Не просто легко; с наслаждением, как в теплую ванну с хорошей книгой в одной руке и кружкой холодного пива в другой. Возможно, он ненавидел ее только за то, что ее лицо на обложках книг привлекало куда больше внимания, чем фотографии автора, ее лицо отвлекало критиков, и они не замечали, что имеют дело с молодым Мейлером или Чивером[40] — имеют дело с тяжеловесом! И не стала ли в результате его «серьезная работа» превращаться в своего рода вопль? Посмотрите на меня! Посмотрите, как это превосходно написано! Эй, ребята! Здесь скользящая перспектива! Здесь интерлюдии! Поток сознания! Это моя НАСТОЯЩАЯ РАБОТА, слышите, козлы! Только ПОПРОБУЙТЕ от меня отвернуться! Только ПОПРОБУЙТЕ, гребаные щенки! Только ПОПРОБУЙТЕ отвернуться от моей НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ! Только ПОПРОБУЙТЕ, и я…

Что? Что он им сделает? Отпилит ноги? Отрежет пальцы?

Пола неожиданно стала бить дрожь. Он почувствовал, что должен облегчиться. В конце концов ему удалось помочиться, хотя и с большей болью, чем в прошлый раз. Он стонал, пока мочился, и после этого еще долго стонал.

Наконец милосердный новрил отогнал боль — чуть-чуть — и Пол стал засыпать.

Разлепив тяжелые веки, он посмотрел на жаровню для барбекю.

Что ты почувствуешь, если она заставит тебя спалить «Возвращение Мизери»? — спросил его внутренний голос, и он слегка подпрыгнул. Уплывая, он думал — да, это будет больно, это будет ужасно, ему будет так же больно, как и тогда, когда дымом взвились над жаровней «Быстрые автомобили», как сейчас, когда у него в почках развивается инфекция, как тогда, когда она опустила топор, внеся редакторскую правку в его тело.

Еще он понял, что это праздный вопрос. Непраздный вопрос — что почувствует Энни. Возле жаровни для барбекю стоит столик. И на нем — с полдюжины разных банок. В одной из них — горючая жидкость. А что, если Энни закричит от боли? Не хочешь полюбопытствовать, как это будет звучать? Совсем-совсем не хочешь? Есть пословица: месть — это блюдо, которое лучше всего есть холодным, но эту пословицу придумали раньше, чем изобрели горючую жидкость.

И мамочку сожги, подумал Пол и заснул. На его бледных, серых губах играла легкая улыбка.

Энни вернулась без четверти три. Ее вечно всклокоченные волосы теперь распрямились под мотоциклетным шлемом. Она была молчалива, что свидетельствовало скорее об усталости и задумчивости, а не о депрессии. Когда Пол спросил, все ли ей удалось сделать, она кивнула.

— Кажется, да. Не сразу смогла совладать с мотоциклом, а то была бы здесь час назад. Зажигание загрязнилось. Как твои ноги, Пол? Сейчас отнесу тебя наверх, а пока хочешь еще укол?

После двадцати часов в сырости погреба его ноги чувствовали себя так, как будто в них забивали ржавые гвозди. Он очень хотел укола, но не здесь. Этот вариант его совершенно не устраивал.

— Думаю, я в порядке.

Она повернулась к нему спиной и присела:

— Тогда забирайся. И помни, что я тебе говорила насчет попыток задушить и тому подобного. Я очень устала и вряд ли мне сейчас понравятся шутки.

— Запас моих шуток, кажется, иссяк.

— Очень хорошо.

Она со стоном поднялась, и Полу пришлось закусить губу, чтобы не закричать от боли. Она подошла к лестнице, слегка повернула голову, и он увидел, что она смотрит — наверное, смотрит — на столик, где стоят банки. Взгляд ее был коротким, как будто случайным, но Полу показалось, что смотрела она чрезвычайно долго, и он был уверен, что она заметила отсутствие банки с горючей жидкостью. Лишь через несколько месяцев после своих первых опытов он набрался мужества для новой попытки… И если ее рука скользнет по его бедру, то нащупает не только костлявую задницу.

Выражение ее лица не переменилось, когда она отвернулась от столика, и он испытал такое облегчение, что тряска при подъеме по лестнице показалась ему почти терпимой. При желании она хорошо умела делать совершенно непроницаемое лицо, но он полагал — надеялся, — что на этот раз провел ее.

На этот раз он действительно ее провел.

— Энни, наверное, мне все-таки нужен укол, — сказал он, когда она уложила его в кровать. Несколько мгновений она рассматривала его потное бледное лицо, затем кивнула и вышла из комнаты.

Как только она вышла, он достал плоскую банку и засунул ее под матрас. После случая с ножом он ничего туда не прятал и банку с горючим тоже не собирался долго там хранить. Но до конца дня ей придется полежать под матрасом. Вечером он перепрячет ее в другое, более надежное место.

Энни вернулась и сделала ему укол. Затем положила на подоконник пачку бумаги и несколько свежезаточенных карандашей и подкатила инвалидное кресло к кровати.

— Вот, — сказала она. — Я хочу пойти поспать. Если подъедет машина, я услышу. Если все оставят нас в покое, я, может быть, просплю до утра. Кресло будет стоять здесь, на случай, если тебе захочется поработать. Твоя рукопись здесь, на полу. Но я совершенно искренне не советую тебе работать, пока твои ноги не успокоятся.

— Сейчас я работать не могу, но не исключено, что оклемаюсь и вечером просижу долго. Я понял, что ты имела в виду, говоря, что мне нужно поторопиться.

— Я рада, что ты понял, Пол. Как ты думаешь, сколько тебе нужно времени?

— При обычных обстоятельствах я бы попросил месяц. При моих нынешних темпах — две недели. Если я смогу прыгнуть выше головы — дней пять. Может быть, неделя. Книга будет сырой, но она будет окончена.

Она вздохнула и рассеянно взглянула на свои ладони:

— Я знаю, тебе понадобится меньше двух недель.

— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала.

Она посмотрела на него с легким интересом, но без гнева или подозрительности:

— Что такое?

— Обещай больше не читать, пока я не закончу… или пока мне не… Ну, ты понимаешь.

— Пока не придется прервать работу?

— Да. Или пока мне не придется прервать работу. Таким образом ты получишь цельное, не разбитое на фрагменты окончание. Так оно произведет на тебя куда более сильное впечатление.

— Пол, правда получится хорошая книга?

— Да, — улыбнулся Пол. — Просто отличная.

В тот же вечер, около восьми часов, он осторожно перебрался в кресло. Прислушался. Сверху не доносилось ни звука. Последнее, что донеслось до него оттуда, — это скрип пружин; она легла около четырех часов дня. Он не сомневался, что она в самом, деле устала.

Пол достал банку горючего и подкатился к окну, где находился его импровизированный рабочий кабинет: ухмыляющаяся пишущая машинка, у которой не хватало трех зубов, мусорное ведро, карандаши, стопки бумаги, черновики, из которых одни еще сослужат службу, а другие отправятся в ведро.

Должны были отправиться, только раньше.

Здесь находилась невидимая дверь в иной мир. И здесь был его призрак, как будто бы движущийся при быстром просмотре серии фотоснимков.

Благодаря долгой практике он с легкостью проехал между пачками бумаги и разбросанными на полу блокнотами, остановился у стены, на всякий случай прислушался, наклонился и поднял девятидюймовый кусок плинтуса. Примерно месяц назад он обнаружил, что в этом месте доска легко отходит от стены, а Энни, судя по тонкому слою пыли на этой доске (еще немного, и ты начнешь оставлять волосы для проверки, подумал он), не знала, что именно в этом месте в плинтусе есть изъян. За плинтусом имелось небольшое