— Я положу его в его машину и отвезу в Место для Смеха. Возьму все его вещи. Поставлю машину под навес и закопаю его и его… ну, ошметки… в лесу.

Он ничего не сказал. Он думал о Босси, которая все мычала, мычала, мычала, а потом уже не могла мычать, потому что умерла, и можно сформулировать еще одну аксиому Бытия на западном склоне Скалистых гор: Мертвые коровы не мычат.

— Здесь в начале подъездной дороги есть цепь. Я перекрою въезд. Это может вызвать подозрения, если явится полиция, но лучше вызвать подозрения, чем допустить, чтобы они подъехали к дому и услышали твои гребаные вопли. Я думала сначала заткнуть тебе рот, но кляп — это опасно, особенно при том, что ты принимаешь лекарство, вызывающее задержку дыхания. А вдруг тебя вырвет? Или у тебя заложит нос, так как здесь сыро. А если у тебя крепко заложит нос и ты не сможешь дышать ртом…

Она отвернулась и выключилась. Она стояла немая, как каменные стены погреба, пустая, как первая выпитая ею бутылка пепси. Чаг-а-лаг, хочешь плакать-плакать, хай-де-хо. Хотелось Энни сегодня плакать- плакать? Поджарь мою задницу, если нет. Она плакала-плакала, пока не залила кровью весь газон. Пол издал смешок. Никакого признака того, что она его услышала. Наконец Энни начала возвращаться. Она повернулась к нему и моргнула.

— Я оставлю на заборе записку, — проговорила она медленно, вновь собираясь с мыслями. — В тридцати пяти милях отсюда есть городок. Он называется Небесный Пароход, правда, забавное название? На этой неделе там проходит Великая Толкучка. Они устраивают Великую Толкучку каждое лето. И там всегда продается очень много керамики. Я напишу в записке, что уехала туда, в Небесный Пароход. И останусь там на ночь. А если потом меня спросят, где я остановилась, и захотят проверить записи в гостинице, я скажу, что хорошей керамики там не было, поэтому я поехала домой. Но почувствовала усталость. Вот что я им скажу. Скажу, что побоялась задремать за рулем и остановилась, чтобы поспать. Скажу, что собиралась только чуть-чуть передохнуть, но поскольку накануне подстригала лужайку и здорово устала, то проспала всю ночь.

Пол был поражен степенью ее хитрости. Внезапно он понял, что Энни занимается тем, что оказалось недоступно ему: она играет в «Ты можешь?» в реальной жизни. Может быть, подумал он, именно поэтому она не пишет книг. Ей это не требуется.

— Я вернусь, как только смогу, потому что полиция здесь обязательно появится, — говорила она. Подобная перспектива, казалось, ничуть не тревожила Энни в ее безмятежности, хотя Полу не верилось, что она не сознает какой-то глубинной частью своего разума, что конец игры, в которую они оба играют, очень близок. — Не думаю, что они приедут сегодня, разве что будут проезжать мимо, но они приедут. Приедут, как только до них дойдет, что он в самом деле пропал. Они проедут по его пути и постараются узнать, где он остановился. Как думаешь, Пол, я права?

— Да.

— Я должна вернуться прежде, чем они приедут. Если я сяду на мотоцикл на рассвете, возможно, мне удастся вернуться даже до полудня. Я уверена, что переиграю их. Если он выехал из Сайдвиндера, то наверняка много раз останавливался по дороге сюда. Когда они приедут, ты опять будешь у себя в комнате, тебе будет хорошо и уютно, как клопу в меховой подстилке. Пол, я не стану связывать тебя или затыкать тебе рот. Ты сможешь даже выглянуть в окно, когда я выйду им навстречу. Думаю, на этот раз их будет двое. По крайней мере двое. Ты со мной согласен?

Пол был согласен.

Она удовлетворенно кивнула:

— Но, если придется, я справлюсь с двумя. — Она погладила сумку цвета хаки. — Я хочу, чтобы ты, Пол, не забывал про пистолет этого малыша, когда будешь выглядывать. Я хочу, чтобы ты помнил, что он будет лежать здесь, когда завтра или послезавтра явится полиция. Сумка не будет застегнута. Тебе можно на них смотреть, но если они увидят тебя, Пол, — случайно ли, или ты завтра попробуешь выкинуть штуку вроде сегодняшней, — если такое случится, я достаю пистолет и начинаю стрелять. На твоей совести уже смерть того малыша.

— Чушь собачья, — пробормотал Пол, зная, что за это она причинит ему боль. Но ему было все равно.

Но она ничего не сделала. Только улыбнулась своей безмятежной материнской улыбкой.

— О, ты сам знаешь, — сказала она. — Я не заблуждаюсь, думая, будто бы тебе есть до этого дело, вовсе не заблуждаюсь, но ты сам знаешь. Я не обманываю себя, будто ты остановился бы перед убийством еще двух человек, если бы это пошло тебе на пользу… Но это не поможет, Пол. Потому что, если мне придется уничтожить двоих, я уничтожу четверых. Их… и нас. Но знаешь, что я думаю? Думаю, тебе все еще дорога твоя шкура.

— Не очень, — ответил он. — Скажу тебе правду, Энни: с каждым днем я все больше и больше чувствую, что хочу избавиться от своей шкуры.

Она рассмеялась:

— О, такое я уже слышала. Но стоит дотронуться до их вонючих респираторов! Начинается другая сказка! Да-да! Когда они это видят, они вопят и визжат! Вот уж действительно щенки!

Но ведь их визг тебя не останавливал, верно, Энни?

— Так или иначе, — сказала она, — я просто хочу, чтобы ты представлял себе, как обстоят дела. Если тебе действительно все равно, можешь орать, когда они приедут. Тебе решать.

Пол не ответил.

— Когда они приедут, я выйду к ним и скажу: да, здесь был человек из полиции штата. Скажу: когда он приехал, я как раз собиралась в Небесный Пароход за керамикой. Скажу, он показывал мне твою фотографию. Скажу, что не видела тебя. Тогда один из них спросит: «Но это было зимой, как вы можете быть так уверены?» И я отвечу: «Если бы Элвис Пресли был жив и вы бы встретили его зимой, вы бы сейчас помнили об этом?» Он скажет — да, вероятно, но при чем тут это, и я скажу: Пол Шелдон — мой любимый писатель, я сто раз видела его фотографии. Мне придется сказать об этом. Знаешь почему, Пол?

Он знал. Ее хитрость все еще поражала его, хотя он думал, что ему уже не следует ничему удивляться. Он вспомнил подпись под фотографией из потайного альбома Энни. Снимок был сделан в перерыве судебного заседания, после окончания слушания дела и до возвращения присяжных из совещательной комнаты. Он запомнил ту подпись слово в слово. МИЗЕРИ ОЗНАЧАЕТ ОТЧАЯНИЕ? ТОЛЬКО НЕ ДЛЯ ДРАКОНА В ЮБКЕ. В ожидании вердикта Энни мирно читает любимую книгу.

— Потом я скажу, — продолжала она, — что парень записал все это в блокнот и поблагодарил меня. Скажу, что предложила ему выпить чашку кофе, хотя и торопилась в Небесный Пароход. Они спросят, зачем я пригласила его на кофе, и я объясню, что хотела, чтобы он убедился, что здесь все в порядке. Но он отказался, сказал, что ему надо ехать дальше. Тогда я предложила ему взять с собой бутылку холодной пепси, ведь день был жаркий, и он сказал: да, спасибо, вы очень добры.

Она осушила вторую пластиковую бутылку и посмотрела на Пола сквозь нее. Ее глаз, искаженный и увеличенный, показался ему глазом циклопа. На месте половины ее головы Пол увидел уродливое вздутие, как у гидроцефала.

— В двух милях отсюда я приторможу и брошу эту бутылку в канаву. Но сначала я, естественно, приложу к ней его руку. — Она сухо, невыразительно улыбнулась. — Отпечатки пальцев, — пояснила она. — Тогда они убедятся, что он проехал мимо моего дома. Или подумают, что убедились, но нас-то это тоже устроит, а, Пол?

Его охватило нарастающее отчаяние.

— Они поедут дальше и не найдут его. Он исчез. Как с вами в Индии, те, которые играют на флейтах, потом из их корзины выпрыгивает веревка, встает торчком, они лезут по ней и исчезают. Пуфф!

— Пуфф! — сказал Пол.

— Конечно, скоро они вернутся. Я знаю. В конце концов когда они не найдут ни единого следа, если не считать этой бутылки, то решат, что надо как следует подумать обо мне. В конце концов, разве не известно, что я сумасшедшая? Так во всех газетах писали. Совсем слетела с катушек!

Но сначала они мне поверят. Думаю, они не станут обыскивать дом — по крайней мере вначале. Они поищут в других местах, переберут другие варианты и только потом вернутся. Сколько-то времени у нас есть. Может быть, неделя.

Энни очень спокойно посмотрела на него.