Дочь купила ему ремень, который оказался немного маловат. Халлек вспомнил, как подумал о простительном оптимизме Линды. Во всяком случае, он застегивал его на вторую дырочку, и это было в самый раз. Только потом, когда бросил курить, стало трудновато его застегивать, даже используя первую дырочку.

После того, как бросил курить… но до того, как сбил цыганку.

Теперь в ремне использовались другие дырки — за четвертой — пятая и, наконец, шестая.

С растущим страхом Халлек осматривал ремень, который куда более лаконично и правдиво все рассказал, чем это сделал доктор Майкл Хаустон. Потеря веса продолжалась, возрос темп, а вовсе не затормозился. Вот и дошел до последней дырки в ремне фирмы «Ник», который всего пару месяцев назад решил тихо-мирно спрятать и купить другой — подлиннее. Теперь нужная была седьмая дырка, а ее не было.

Посмотрел на часы: пора было возвращаться в зал. Но кое-что стало куда важнее, нежели проблема судьи Бойтона, — оспаривать или нет какое-то завещание.

Халлек прислушался. В мужском туалете больше никого не было. Приподняв штаны и придерживая их, он вышел из кабины. Остановившись перед зеркалом, он позволил им вновь свалиться. Задрал рубашку, чтобы лучше осмотреть живот.

Невольно ахнул, и тут же горло сдавил спазм, — только и всего, но вполне достаточно. Брюхо исчезло. Был нормальный живот. Штаны лежали на полу, рубашка задрана из-под расстегнутого жилета — поза комичная, но факты были на лицо. Реальные факты, как обычно, можно истолковывать и обсуждать — в юридических делах к этому быстро привыкаешь, — но сравнение, которое пришло в голову, было неопровержимым. Он выглядел, как юнец, напяливший на себя одежды отца. Халлек стоял перед зеркалом напротив ряда умывальных раковин и истерично думал: «Маскарад! Детская игра. Осталось только усики себе подрисовать».

В глотке рождался хохот от зрелища упавших порток, из которых торчали его волосатые ноги в черных нейлоновых носках. В этот момент он внезапно и просто поверил… во все. Цыган проклял его, и никакое это не раковое заболевание. Рак был бы куда милосерднее и быстрее. Здесь нечто иное, и познание этого только начиналось.

Голос кондуктора закричал в его голове: «Следующая станция — „Пропажа аппетита на нервной почве!“ „Анорексия невроза“! Приготовьтесь к выходу заранее!»

Хохот, похожий на вопль, или вопль, похожий на хохот, рвался наружу. Да какая разница?!

Кому сказать такое? Хейди? Она сочтет меня сумасшедшим.

Но Халлек никогда еще не чувствовал себя более в здравом рассудке, чем теперь.

Хлопнула наружная дверь туалета.

Халлек спрятался в ближайшей кабине и испуганно закрылся на задвижку.

— Билли? — Голос Джона Паркера, его ассистента.

— Я здесь.

— Бойтон сейчас выйдет. С тобой все в порядке?

— Нормально, — ответил он. Глаза его были закрыты.

— У тебя что, — запор? С желудком не того?

— Да, что-то прихватило малость.

— Мне надо срочно пакет отправить. Скоро вернусь.

— О'кей.

Паркер вышел. Халлек снова уставился на ремень. Он не мог идти на судебное заседание к Бойтону, поддерживая штаны руками через карманы пиджака. Что же делать?

Вспомнил вдруг про свой швейцарский солдатский нож — добрая старая армейская штука, которую он всегда выкладывал из кармана, становясь на весы в одежде. Так было в далекие добрые деньки до того, как цыгане прибыли в Фэйрвью.

И какого хрена вы приперлись? Ну почему не отправились в Уэстпорт или в Стрэтфорд?

Он раскрыл нож и торопливо провертел седьмую дырку в ремне. Дыра получилась рваной и уродливой, но временно годилась. Халлек подтянул штаны, продел и застегнул ремень, привел себя в порядок, надел пиджак и покинул туалет. Впервые обратил внимание на то, как развеваются штанины вокруг его ног — его тонких ног. А другие не замечали этого? — подумал он с новой волной стыда. Видели, как скверно на мне сидят шмотки? Или делали вид, что не замечают? Обсуждали…

Плеснул на лицо воды из крана и вышел из туалета.

Когда он входил в зал заседаний суда, Бойтон как раз появился в шелестящей черной тоге судьи. Сердито посмотрел на Билли, который сделал руками извиняющийся жест. Лицо Бойтона осталось непроницаемым: извинения не приняты. И снова пошло нудное заседание. Кое-как Билли закруглил этот рабочий день.

Он стоял на весах в ту ночь, дождавшись, когда заснут Хейди и Линда. Смотрел на шкалу, не веря глазам своим. Долго смотрел.

195.

На следующий день Халлек поехал и купил себе одежду. Выбирал лихорадочно, словно новые одеяния, которые будут ему в пору, все решат. Купил и новый пояс «Ник», покороче размером. Он обратил внимание на то, что знакомые перестали поздравлять его с потерей веса. С какого момента это началось?

Надел обновки, отправился на работу, вернулся домой. Слишком много выпил, съел дополнительную порцию за ужином, хотя и не испытывал большого желания. Еда тяжелым грузом легла в желудок. Миновала неделя, и новые одежды перестали выглядеть элегантно — они стали висеть на нем мешковато.

Он подошел к ванной. Сердце тяжело билось в груди, даже в глазах отдавалось. Болела голова. Потом он обнаружит, что до крови прикусил нижнюю губу. Образ весов в мыслях вызывал детский страх: они стали гоблином, домовым в его жизни. Минуты три стоял он возле них, кусая нижнюю губу, не замечая боли и солоноватого вкуса крови. Был вечер. Внизу Линда смотрела по телевидению «Компанию Трех», Хейди на «Коммодоре» в кабинете Халлека проверяла домашние расходы за неделю.

Собравшись с духом, словно перед прыжком в холодную воду, он ступил на весы.

188.

Спазм схватил живот изнутри, показалось, что рвоты не избежать. Он мрачно сделал усилие, чтобы удержать свой ужин на месте, — питание было ему необходимо, — горячие здоровые калории.

Тошнота прошла. Снова посмотрел на шкалу внизу, тупо вспомнив слова Хейди: «Они врут не в сторону плюса, а в сторону минуса». Вспомнил слова Майкла Хаустона, который сказал, что при 217 он все равно на 30 фунтов тяжелее нормы. «Но не теперь, Майкл», подумалось устало. «Теперь я… я — Худеющий».

Он сошел с весов, неожиданно ощутив некоторое облегчение. Наверно, такое облегчение испытывает приговоренный к высшей мере, когда без двух минут двенадцать являются надзиратель и священник, и звонка от губернатора ждать бессмысленно. Оставались еще какие-то мелкие формальности, но конец наступил. И все это было реальностью. Если обсуждать такое с окружающими, они подумают, что он либо шутит, либо спятил, — в цыганские проклятия больше никто не верил. А может быть, и никогда не верил: они были деклассированы в мире, который наблюдал, как сотни морских пехотинцев вернулись домой из