прислуга, которая все выметет из дома. Когда грязь появляется в городских общественных местах, у нас есть Хопли».

Но эти истины не для девочки-школьницы, подумал Халлек. Такие истины познаются жизнью. Может, узнаешь их от своих однокашниц, или само придет. «Не наши они люди, девочка, и держись от них подальше».

— Спокойной ночи, папа.

— Спокойной ночи, Лин.

Он еще раз поцеловал ее и вышел.

Дождь со штормовыми порывами ветра забарабанил по окну его кабинета. Халлек проснулся, словно не от сна, а от дремоты. «Не наши они люди, девочка», подумал он вновь и тихо засмеялся. Звук собственного тихого смеха испугал: только чокнутые смеются в одиночестве. Это и делает их чокнутыми.

«Не наши люди».

Если раньше он в это не верил, то поверил теперь.

Теперь, когда он стал «Худеющим».

Халлек наблюдал, как медсестра Хаустона вытянула из него одну-две-три пробы крови из левой руки и расставила их в контейнер, как яйца в картонку. Ранее Хаустон дал ему три карточки на анализ стула и попросил прислать ему результат. Халлек мрачно сунул их в карман, потом наклонился для ректо-анализа, содрогаясь от унизительной процедуры, которая хуже некуда. Жуткое ощущение чужеродного вторжения.

— Расслабься, — сказал Хаустон, надевая со щелчками резиновые перчатки. — Пока не чувствуешь обе мои руки на твоих плечах, можешь не беспокоиться. — Он рассмеялся.

Халлек зажмурил глаза.

Хаустон увиделся с ним через два дня, поскольку, по его словам, главное — анализ крови. Халлек уселся в приторно уютной комнате (картины с изображением парусника-клиппера, борющегося с волнами, глубокие кресла, толстый мягкий ковер серого цвета), где Хаустон консультировал пациентов. Сердце Билли тяжко билось, на висках выступили капельки холодного пота. «Не стану распускаться перед мужиком, отпускающим шуточки в стиле черномазых», сказал он себе с мрачной решимостью и уже не первый раз. «Если придется поплакать, выеду из города, припаркуюсь где-нибудь и сделаю это».

— Знаешь, все выглядит прекрасно, — спокойно сказал Хаустон.

Халлек заморгал. Страх успел настолько глубоко въесться в его душу, что ему показалось, будто он ослышался.

— Что?

— Все выглядит прекрасно, — повторил Хаустон. — Можем еще повторить тесты, если хочешь, Билли, но я пока что не вижу в этом необходимости. Скажу более, твоя кровь выглядит даже лучше, чем в двух прежних анализах. Холестерин снизился, то же самое с триглицеридами. Еще больше потерял в весе — моя медсестра зафиксировала утром 217 фунтов. Но что я могу сказать? Ты все еще на тридцать фунтов превышаешь норму, и я не желаю тебе опять потерять из виду собственный член. — Он улыбнулся. — А вот чего бы я действительно желал, так это узнать твой секрет похудения.

— Нет у меня никакого секрета, — ответил Халлек. Он испытывал замешательство и огромное облегчение. Точно как пару раз в колледже, когда чудом сдал экзамены, не подготовившись к ним.

— Пока воздержимся от выводов — подождем результатов серии Хеймана — Рейхлинга.

— Чего?

— Твои говенные карточки, — сказал Хаустон и расхохотался. — Может, в них что-нибудь вылезет. Но я тебе скажу, Билли, двадцать три различных анализа твоей крови — отличные. Картина убедительная.

Халлек шумно выдохнул. Шумно и судорожно.

— Я… мне так страшно было.

— Помирают молодыми те, кто такого страха не знает, — ответил Хаустон. Он выдвинул ящик письменного стола и извлек пузырек с маленькой ложечкой, прикрепленной на цепочке к пробке. Ручка ложки, заметил Халлек, была в форме Статуи Свободы. — Примешь малость?

Халлек покачал головой. Он был доволен. Ему приятно сидеть тут, сложив руки на животе — на своем уменьшенном животе — и наблюдая, как самый преуспевающий семейный доктор Фэйрвью втягивал кокаин сначала одной ноздрей, потом — другой. Затем он спрятал бутылочку обратно в стол, вытащил другую и коробочку маленьких тампонов. Обмакнул тампон в пузырек и протер им ноздри.

— Дистиллированная вода, — пояснил он. — Предохраняет пазухи. — Хаустон подмигнул Халлеку.

«И со всей этой дурью в башке он, наверное, лечил детишек от воспаления легких», подумал Халлек. В данный момент доктор Хаустон не мог не вызывать его симпатии, потому что сообщил прекрасную новость. Хотелось только одного: сидеть здесь, сложив руки на уменьшенном собственном животе, и исследовать ощущения нахлынувшего облегчения, испытывать их, как новый велосипед или новый автомобиль. Ему представилось, что когда он будет покидать приемную Хаустона, почувствует себя заново рожденным. Режиссер, снимающий в этот момент фильм о нем, мог бы вполне сделать музыкальным фоном «Так сказал Заратустра» Рихарда Вагнера. От этой мысли Халлек улыбнулся, а потом засмеялся.

— Поделись хохмой, — сказал Хаустон. — В этом грустном мире нам нужны любые хохмы, Билли-бой. — Он шумно втянул ноздрями и снова смазал пазухи носа тампоном.

— Ничего особенного, — ответил Халлек. — Просто… понимаешь, я уж очень был перепуган. Представил себе, как буду вести себя, пораженный раком.

— Может, еще и придется такое представить, — сказал Хаустон. — Но не в нынешнем году. Мне, в принципе, даже и не нужны результаты анализа по Хэйману — Рейхлингу, чтобы сообщить тебе об этом. Рак имеет свое определенное внешнее обличье. По-крайней мере, когда он сжирает тридцать фунтов веса.

— Но я-то жрал, как и прежде. Я сказал Хейди, что больше стал заниматься физкультурой. А она мне говорит, что на утренних зарядках столько веса не сбросишь. Только жир свой уплотнишь.

— Ну, это не так. Последние исследования показали, что физические упражнения гораздо важнее диеты. Но она права в другом: для мужика-тяжеловеса, вроде тебя, вернее, такого, каким ты был, это необычно. Толстые мужики, которые начинают яро заниматься физкультурой, обычно заканчивают надежным второклассным тромбозом. От него не помрешь, но особенно и не погуляешь, в гольф не поиграешь и тому подобное.

Билли подумал, что кокаин делает Хаустона разговорчивым.

— Короче, ты этого не понимаешь, я этого не понимаю, — сказал он. — Но тут я уж слишком многого не понимаю. Мой приятель-нейрохирург в городе пригласил меня посмотреть года три назад рентген черепа. К нему пришел студент из университета Джорджа Вашингтона, с жалобами на ослепляющие головные боли. Моему коллеге они показались типичными проявлениями мигрени, и парень выглядел предрасположенным к приступам мигрени. Но там мудрить-то было нечего. Подобные симптомы — признак мозговых опухолей, даже если у пациента отсутствуют обонятельные галлюцинации, — знаешь, то дерьмом пахнет, то тухлятиной, то поп-корном и прочим. Мой приятель сделал ему серию рентгеновских обследований и направил в клинику для анализа спинного мозга. И ты представляешь, что они обнаружили?