Но все было бы в порядке. Не было бы слушания в суде и старого цыгана с гнилым носом, поджидающего снаружи, чтобы погладить пальцем по щеке и произнести одно кошмарное слово проклятия. То был первый, побочный, вспомогательный факт. Второй последовал из первого: он заключался в том, что причиной всему происшедшему была Хейди — ее ошибка с начала до конца. Он не просил ее сделать то, чем она занялась, не говорил ей: «Послушай! Почему бы тебе не сдрочить мне, пока катим домой, Хейди? Три мили — время есть». Нет. Она сама занялась этим… и, как ни странно, время было мистически точно подгадано.

Да, ее ошибка, но старый цыган об этом не знал, а Халлек получил проклятье и общую потерю веса в шестьдесят один фунт. И вот теперь она сидит перед ним с темными кругами под глазами, с поблекшей кожей на лице, но ни то, ни другое не убьет ее. О, нет! Ее старый цыган не коснулся.

Вот так и проскочил мимо тот момент, когда он мог бы сказать ей просто: «Ты знаешь, я верю в то, что теряю вес из-за проклятия». Вместо этого некая примитивная катапульта запустила его сознание грубую вспышку ненависти, эмоциональный булыжник в ее сторону.

— Слушай… — сказал он.

— Что, Билли?

— Пожалуй, верно — схожу опять к Майклу Хаустону, — ответил он совсем не то, что собирался высказать. — Ты, пожалуй, позвони ему, скажи, что я приду для метаболической серии анализов. Какого хрена, в конце-то концов, как говаривал Альберт Эйнштейн?

— Билли, мой дорогой! — Она протянула обе руки к нему, и он нырнул в ее объятия. Поскольку они принесли ему утешение, он устыдился мимолетной вспышки ненависти, посетившей его мгновение назад… Но в последующие дни, когда Фэйрвью вступил как следует в расцвет весны, готовясь к лету, ненависть стала посещать его чаще, невзирая на все его попытки как-то выбросить ее из головы, хотя бы приостановить, удержать.

Он записался на серию метаболических анализов через Хаустона, который разговаривал менее оптимистично, узнав, что неуклонная потеря веса Халлека продолжается и что он сбросил с прошлого месяца еще двадцать девять фунтов.

— Какое-то вполне нормальное объяснение этому есть, — сказал Хаустон, перезвонив спустя три часа Халлеку. Он сообщил ему о дате и времени приема в клинике. Халлеку его фраза сказала о том, что «вполне нормальное объяснение» стало темной лошадкой.

— Ага, — тихо отозвался Халлек, глядя вниз, туда, где прежде был его живот. Никогда бы не поверил, что такое выдающееся брюхо может полностью исчезнуть. Из-за него кончиков туфель было не видать, приходилось нагибаться, чтобы посмотреть — не нужно ли почистить обувь. Не поверил бы в такое, когда после изрядной выпивки приходилось подниматься по лестнице, угрюмо сжимая портфель в руке, обливаясь потом и раздумывая — уж не нынче ли ночью грянет сердечный приступ с его парализующей болью в левой части груди. Но это было правдой: брюхо исчезло. Каким-то зловещим образом это брюхо представлялось ему теперь другом.

— Ты думаешь, что нормальное объяснение все же есть? Какое? — спросил он Хаустона.

— Вот те ребята тебе и скажут, в чем оно состоит, — ответил Хаустон. — Будем надеяться.

Визит был назначен в клинику Хенри Глассмана, небольшое учреждение в Нью-Джерси. Билли предстояло провести там трое суток. Ориентировочная стоимость пребывания там и анализов была такова, что Халлек невольно порадовался: страховка все покроет.

— Ладно. Пошли мне открытку с пожеланием доброго здоровья, — вяло сказал Халлек и положил трубку.

Прием был назначен на 12 мая, то есть через неделю. В оставшиеся дни Билли наблюдал, как продолжается его физическая эрозия, всеми силами пытался сдерживать внутреннюю панику, побеждал собственную слабость и вообще, держался как настоящий мужчина.

— Папа, ты что-то уж очень сильно теряешь в весе, — сказала с тревогой Линда как-то за ужином. Халлек хмуро положил себе три куска жареной свинины в яблочном соусе, благополучно разделался с ними, потом пару порций поджаристого картофеля с соусом. — Если ты на диете, то лучше бросить ее.

— Разве это похоже на диету? — сказал Халлек, указав вилкой, с которой капал соус, на свою тарелку.

Говорил он спокойно, но лицо Линды вдруг исказилось, она вышла из-за стола, всхлипывая, и удалилась.

Халлек бесстрастно посмотрел на жену, она ответила таким же бесстрастным взглядом.

«Вот так наступает конец света», подумал он. «Не с громом и молнией, а через похудание».

— Я поговорю с ней, — сказал он, поднимаясь.

— Если ты с таким видом, как у тебя сейчас, пойдешь к ней, еще больше напугаешь девочку, — сказала Хейди, и в этот момент он вновь ощутил мимолетно сверкнувшую, как металл, вспышку ненависти.

186. 183. 181. 180. Словно некто использовал на нем чудовищный ластик, стирая его на нет фунт за фунтом. Когда в последний раз он весил 180? В колледже? Нет… скорее всего, когда был старшеклассником.

За тот же период до 12 мая в одну из бессонных ночей он вспомнил книжку о вудуизме, которую когда-то читал. Объяснение этому колдовству давалось такое: оно действует, потому что жертва считает, что вудуизм действует. Ничего сверхъестественного — просто сила внушения.

«Может быть», — подумал Халлек, — «Хаустон был прав, и я просто внушил себе, что я худею… поскольку тот старый цыган хотел, чтобы я так думал. Только теперь не могу уже остановиться. Я бы, наверно, миллион долларов заработал, написав ответ на книгу Нормана Винсента Пила. Назвал бы так: „Сила негативного мышления“.»

Однако разум подсказал, что вся эта старая идея о силе внушения — просто-напросто мусор. «Все, что сказал старик, — одно лишь слово: „Худеющий“». Он не провозгласил: «Могуществом, коим наделен я, проклинаю тебя, и да утратишь ты от шести до девяти фунтов в неделю веса твоего, пока не подохнешь». Не произносил заклинаний «„Ини-мииичили-бини“, скоро тебе понадобится новый пояс „Ник“».

Если все дело в психологии, в силе внушения, то вопрос о том, что ему предпринять, не снимается. Как ему бороться с этой напастью? Нет ли способа внушить себе, что он снова становится толстым? Пойти к гипнотизеру, к психиатру и объяснить ему, в чем проблема? Гипнотизер внушит ему как следует, что проклятье старого цыгана больше не действует. Может, и сработает?

Скорее всего — нет.

Вечером за два дня до отправления в клинику Глассмана он стоял на весах и смотрел на шкалу. 179. И вдруг то, что, видимо, давно бродило в подсознании, выплыло наружу: ему надо потолковать на эту тому с судьей Кэри Россингтоном.

Россингтон обычно по пьянке становился нахальным бабником, зато в трезвом виде был человеком славным и способным понять другого. К тому же он не был болтуном и умел хранить чужие тайны. В то же время Халлек допускал, что по пьянке Россингтон мог и проболтаться, если крепко поддаст. Он может и ляпнуть что-то по поводу параноидальных