поет для меня!» А вот и она его заметила… Легкий кивок…

У Эрнста голова закружилась от счастья. Когда с балконов и галерки грянул гром аплодисментов, от гордого сознания власти над певицей его кровь забурлила, словно крепкое шипучее вино.

С презрительной улыбкой Эрнст смотрел на цветы и венки, завалившие авансцену. «Эх вы, неумехи, — думал он, — старайтесь не старайтесь, все равно я — ее Малыш!»

Теперь Эрнст каждый вечер ходил в Оперу. Ланна ввела его в различные компании и салоны высшего света, и Винтера стали часто приглашать.

Так шло время — если не с Ланной и не за работой, то в хождении по гостям.

Как-то холодным осенним вечером Эрнст провожал Ланну из театра. В тот раз давали «Богему», и он был еще под впечатлением этой оперы. Эрнст помог Ланне сесть в машину, и они поехали — тесно прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. В тот вечер Ланна была очень нежна. Когда машина остановилась перед ее домом, она тихонько промолвила:

— Пойдем со мной.

Эрнст поднялся вместе с ней по лестнице.

— Я отпустила горничную на сегодняшнюю ночь, — прошептала Ланна, отпирая дверь, — ее матушка заболела.

В таинственной атмосфере полутемной лестницы его кровь вскипела, а сердце — бешено забилось. Когда Ланна наклонилась к замочной скважине, Эрнст в порыве внезапной страсти поцеловал ее в ушко. Ланна резко выпрямилась и бросила на него странно мерцающий взгляд.

— Ты что? — прошептала она почти угрожающим тоном.

В будуаре Ланна зажгла затененный батиком торшер и скрылась в спальне, чтобы переодеться. Дверь она оставила приоткрытой и мило болтала с Эрнстом. Эта щель, сквозь которую падал рубиновый свет из спальни, притягивала Эрнста с магической силой. Кровь его кипела, все органы чувств захлестывало бушующее море. Но он сжал кулаки, сжал зубы и судорожно улыбнулся.

— А вот и я, Малыш. Надеюсь, ты извинишь, я оделась по-домашнему, так мне уютнее…

И опять оставила дверь спальни приоткрытой. Свет там продолжал гореть, и сквозь щель был виден край белоснежной постели, заваленной дамским бельем.

На Ланне теперь был просторный пурпурный халат, подчеркивавший изумительную бледность ее лица цвета слоновой кости. Черные кудри она убрала в пышный греческий узел на затылке, скрепленный узеньким блестящим ободком. Запахнув халат, Ланна медленно двинулась к Эрнсту, задумчиво улыбаясь.

Для Эрнста время и место давно исчезли — где-то далеко-далеко кипела шумная жизнь. Там одни мечты и обман, а действительность только здесь — эти мягкие подушки и пуфы, эта освещенная матовым светом комната и эта сказочная красавица перед ним с такой странной улыбкой. Такой странной…

— Малыш мой, — тихо, маняще.

— Ланна… Несравненная… Любовь моя…

— Малыш, — еще тише, словно звук арфы летней ночью.

— Милая моя… Чернокудрая…

— Малыш… Я люблю тебя… — скорее выдохнула, чем прошептала она, слегка склонившись к нему.

— О мой факел и блуждающий огонек! Светящийся прибой моей души, целиком принадлежащей тебе! Я лежу у твоих ног с дрожащим сердцем, с рыдающей от пламенного блаженства душой, о пожар и упоение моей любовной тоски! Под чарами твоих жгучих очей кровь моя поет тебе страстные гимны… Ты… Ты…

Он зарылся лицом в мягкую пурпурную ткань.

Она тихонько запела:

— Любовь свободой мир чарует…

И продолжила вплоть до милых обезоруживающих слов:

— Так берегись любви моей…

Эрнст вскочил, прижал Ланну к себе и принялся целовать — глаза, щеки, лоб, яркие губы, мерцающую белизной шею, жемчужные плечи, — ее голова запрокинулась, и на губах заиграла обольстительная улыбка. Эрнст едва не задохнулся от счастья, глаза ослепила и опьянила светящаяся белизна ее плеч, Ланна протянула к нему свои прекрасные обнаженные руки, со сдавленным стоном обняла его и шепнула:

— Малыш, мой Малыш, душа моего сердца, любимый, золотой мой…

Узел на ее голове распался, и волосы потоком хлынули по его руке. Эрнст прижался к ним лицом и снова принялся целовать Ланну, пока она не пришла в экстаз. Приоткрыв рот и уже не сдерживая странного огня в жаждущих глазах, она тянулась к его губам и, смежив веки, упивалась поцелуями, все более страстными и жгучими, — пока со вздохом не выскользнула из его объятий и не опустилась на шкуру белого медведя, покрывавшую тахту.

Эрнст весь горел и пылал, его мысли путались, он казался себе одновременно и Богом и королем, бесконечность разбивалась о его тело, небеса разверзались, тысячи факелов освещали путь, миры умещались в ладонях, его взгляд обдал жаром лицо Ланны, словно раскаленная лава Везувия.

Пурпурный халат распахнулся, обнажив мягкие очертания грудей, прятавшихся в белой кипени душистого белья. Стройные ноги в шелковых чулках вынырнули из-под дивных волн кружев, нависавших над округлыми коленями.

Словно пеленой застлало взор Эрнста, и сквозь красную дымку он увидел ту странно-обольстительную улыбку, что всегда так манила его, — улыбку, сотканную из греха, печали и жажды любви. Смутно, как будто сквозь шум прибоя, он услышал:

— Иди ко мне!

В ушах Эрнста раздался оглушительный всепобеждающий гром, он, ликуя, бросился к Ланне и понес ее на руках к ожидающим их подушкам.