внимательным и не жалел денег. Он так сходил по ней с ума, что даже проявлял самоотверженность. Картер Дейвис был уж чересчур ясен. Она не сомневалась, что может сказать, через сколько лет он бросит пить и приставать к молоденьким ирландкам на выходе из церкви после вечерней мессы, остепенится и женится на девице с Лантененго-стрит. «Но не на мне, — решила она. — Что это за муж, самая сильная страсть которого — бридж! И спортивный клуб! И футбол! Боже!» Самым подходящим кандидатом в мужья был Росс Кэмпбелл. Старше других, за исключением Райли, он выгодно отличался от гиббсвиллских молодых людей: выпускник Гарвардского университета, высокий, стройный, он, казалось, надел свежую сорочку — мягкую белоснежную сорочку с пуговичками в уголках воротничка — лишь минуту назад, а костюм не менял, по меньшей мере, года два. Он не был богат, но у него «водились деньги». У него были крупные крепкие зубы, а обаяние его в значительной степени проистекало из свойственной высоким людям обманчивой неуклюжести, хорошо поставленного голоса и гарвардского акцента. Само собой разумеется, как только он принялся ухаживать за Кэролайн, он вступил в члены их загородного клуба, и именно в этот момент она впервые заметила, что он, помимо всего прочего, еще и сноб. Он сказал ей, что намерен вступить в клуб. «Я попрошу Уитни Хофмана выдвинуть мою кандидатуру. И думаю, будет лучше, если он сам найдет второго рекомендателя. Я ведь больше никого здесь не знаю». Он знал других не хуже Уита Хофмана, но Кэролайн понимала, что только к Уиту Хофману он может позволить себе обратиться за одолжением, ибо Уит был самым богатым из гиббсвиллских молодых людей да еще с безупречной репутацией. Итак, кандидатура Росса была выдвинута мистером Уитни Стоукс Хофманом и поддержана миссис Уитни Стоукс Хофман; вступительный взнос — пятьдесят долларов, ежегодный взнос — двадцать пять долларов. Затем она заметила, что он несколько скуповат. Перед тем как подписать чек, он проверял принесенный ему официантом счет. И сам крутил себе сигареты, что можно было объяснить как желанием курить определенный сорт табака, так и желанием экономить деньги. А один раз, выиграв в бридж несколько долларов, он положил их в карман, заметив: «Как раз покрывают мои расходы на бензин и масло в этой поездке. Неплохо». Все это как-то не вязалось с тем, что следовало ожидать от молодого человека, жизнь которого посвящена «наведению порядка в семейном состоянии. Это моя обязанность. Мама и таблицы умножения-то как следует не знает». Я была права, думала Кэролайн, когда сообразила, что он не принадлежит к богачам из угольных районов. Кое-что в нем ей импонировало: его манеры, стиль, умение войти в дом с приятной улыбкой, которая в то же время говорила: «А что вы можете мне предложить?» Ей нравилось, что он не лез к ней с поцелуями, и нравилось так сильно, что она и не спешила выяснить, почему он так себя ведет. А поскольку она не спешила удовлетворить свое любопытство, то произошло нечто другое: она утратила к нему интерес. Наступил день, когда ей уже не надо было больше откладывать выяснение причины его безразличия, оно ее вполне удовлетворяло. Не состоялось никаких объяснений, потому что она сразу дала ему понять, что произошло: ей все равно, приедет он или не приедет в Гиббсвилл. Она ни о чем не жалела, хотя и видела, что ее приятели — а не только приятельницы — стали присматриваться к ней с боязнью и удивлением — ведь Росс Кэмпбелл так явно ею интересовался. Ей было жаль своих приятельниц, которые уже мечтали познакомиться на ее свадьбе с молодыми людьми из Нью- Йорка и Бостона, и она делала вид, что жалеет и себя. Ведь порой он ей так нравился, что у нее появлялось желание обнять его и прижаться к нему. Но она этого не сделала, и вся их дружба разладилась. И довольно скоро ей стало очень, очень легко думать об этой потере как о потере чего-то неодушевленного.
В то же время она нервничала и злилась на себя. Что-то не получалось, не выходило в ее отношениях с мужчинами, которые ей нравились. И мужчины были не те, и вели они себя как-то не так. Джером Уокер был с ней чересчур сдержан, потому что она была еще совсем девочкой. Джо Монтгомери ей нравился больше всех, но из-за обещания, данного другим людям, она не смогла провести с ним вечер накануне отплытия. Росс Кэмпбелл, к которому она не питала большого чувства, но за которого следовало бы выйти замуж, превратился в пустое место прямо на ее глазах. А больше никого и не было. То есть было много мужчин во главе с Джулианом Инглишем, с которыми она целовалась и обнималась и о которых потом думала с активной неприязнью. В целом она презирала всех знакомых ей мужчин, несмотря на то что могла вспоминать минуты, проведенные с ними в автомобилях, моторных лодках, поездах, на пароходах, на диванах, на террасах загородных клубов, на чужих вечеринках или даже на кровати в собственном доме чуть ли не с нежностью. И досадовала, что нет в ней ничего такого, о чем мужчины не знали бы, — хотя ни один из них не знал ее до конца. До сих пор чувства, которое рождалось в ней, было достаточно, чтобы… Она не заканчивала этой мысли. Но одно она решила твердо: если к тому времени, когда, ей исполнится тридцать лет, она не выйдет замуж, она выберет какого-нибудь мужчину и скажет ему: «Послушай, я хочу ребенка», а потом поедет во Францию или еще куда-нибудь и там родит. Она знала, что никогда это не произойдет, но одна половина ее существа грозила другой, что она так сделает.
Затем весной 1926 года она влюбилась в Джулиана Инглиша и поняла, что никого никогда не любила. Вот смешно-то. Смешнее и не придумаешь. Он жил рядом, приглашал ее повсюду, целовал на прощанье, то не замечал ее, то искал с ней встречи, а потом переставал замечать, ходил вместе с нею в школу танцев, в детский сад, в частную школу — она знала его всю жизнь: пряча, вешала его велосипед на дерево, намочила однажды штанишки у него на дне рождения, их вместе купали в одной ванне две старшие по возрасту девочки, у которых теперь уже свои дети. Он сопровождал ее на ее первый бал, прикладывал ей к ноге глину, когда ее укусила оса, разбил ей до крови нос и так далее. Для нее, оказывается, никогда никого другого не было. Не существовало. Она немного боялась, что он по-прежнему любит свою полячку, но не сомневалась, что ее он любит больше.
Сначала они не хотели признаться даже себе в том, что влюбились, и не придавали значения участившимся встречам вплоть до того дня, когда он пригласил ее пойти с ним на бал в честь Дня независимости. На такое празднество полагается приглашать за месяц вперед, причем приглашать девушку, которая тебе нравится больше всех. На этот раз он пригласил ее по собственной инициативе. А на первый в их жизни бал его мать велела ему пригласить ее. Бал в честь Дня независимости был не простым танцевальным вечером, и все дни между днем, когда она приняла его приглашение, и днем бала они об этом помнили. Девушке полагалось чаще, чем с другими, встречаться с тем, кто будет сопровождать ее на этот бал. «Ты теперь моя девушка, — говорил он. — По крайней мере, до окончания бала». Или она звонила ему и говорила: «Не хочешь ли поехать в Филадельфию со мной и мамой? Ты теперь мой кавалер, поэтому я звоню тебе первому, но ты вовсе не обязан соглашаться, если тебе не хочется». И когда он целовал ее, она чувствовала, что он хочет понять, насколько она опытна. Сначала их долгие поцелуи были именно такими: бесстрастными, ленивыми и полными любопытства. Они замирали в поцелуе, потом она откидывала голову и улыбалась ему, а он ей, а затем, не говоря ни слова, снова прижимали губы к губам. Так они и продолжали целоваться, пока однажды вечером, когда он проводил ее домой после кино, она не поднялась на минуту наверх и не увидела, что ее мать крепко спит. Он был в уборной на первом этаже и услышал, что она спустилась по черной лестнице и проверила дверь на кухню. Они вошли в библиотеку.
— Хочешь стакан молока? — спросила она.
— Нет. Из-за этого ты и ходила на кухню?
— Я хотела посмотреть, дома ли служанки.
— Дома?
— Да. Черный ход заперт.
Она протянула руки, и он обнял ее. Сначала он лежал головой у нее на плече, а затем она, дернув шнур торшера, погасила свет и подвинулась на тахте так, чтобы он мог лечь рядом. Он поднял ее свитер, расстегнул лифчик, а она расстегнула его жилет, и он снял его и вместе с пиджаком бросил на пол.
— Только… Только не забывайся, милый, ладно? — сказала она.
— Ты не хочешь? — спросил он.
— Больше всего на свете, любимый. Но я не могу. Ни разу не делала. Для тебя я это сделаю, но не здесь. Не… ты понимаешь. Я хочу в постели в спокойной обстановке.
— Ты ни разу этого не делала?
— До конца никогда. Не будем говорить об этом. Я люблю тебя и хочу быть с тобой, но здесь я боюсь.
— Ладно.
— Ах, Джу, еще раз. Почему ты так ласков со мной? Никто не мог бы быть таким нежным. Почему?
— Потому что я тебя люблю. Я всегда любил тебя.
— О, любовь моя! Милый!
