на вечную погибель; и если бы мне предложили выбирать из двух зол, я бы, не задумываясь, предпочел, чтобы мои дети ни разу не раскрывали Библию или молитвенник, ни разу не вступили бы в храм божий и усвоили бы основы веры, созерцая природу и всю доброту и милосердие великого творца ее, нежели чтобы они восприняли религию в столь суровом ее толковании.

Уверяю Вас, сударыня, что я вижу, сколько зла и горя порождается ежедневно этим роковым заблуждением, и поэтому совесть моя не позволяет мне молчать, и я всякий раз, при малейшем намеке на это заблуждение, вынужден заявлять свой самый решительный протест.

Остаюсь, сударыня, преданный Вам.

53

ДЖОНУ ОВЕРСУ *

Бродстэрс,

27 сентября 1839 г.

Дорогой мистер Оверс!

Я не имею оснований возражать против того, чтобы Вы познакомили издателя 'Тейтс мэгезин' или 'Блэк-вудс' с содержанием моего письма к Вам относительно Ваших 'Песен' или (если оно у Вас под рукой) с самим письмом.

Я бы ответил Вам раньше, но вот уже несколько месяцев я не в городе и кочую с места на место, так что и Ваше письмо получил с опозданием; по той же причине я до сих пор не возвратил Вам Вашей пьесы. К концу следующей недели я вернусь в город и тогда отправлю ее Вам.

К сожалению, должен сказать, - я бы не говорил, если б не знал, что Вы желаете от меня прямого ответа, и если б не чувствовал, что должен его дать, - что о самой пьесе я не могу отозваться одобрительно. Работа Ваша весьма похвальна и делает Вам честь, но не доставила бы ни карману Вашему, ни репутации никаких выгод, если бы была напечатана - ставить же ее на сцене, по-моему, не будут никогда.

Не говоря о том, что в стихах попадаются самые неожиданные инверсии или, как говорится, телега впряжена впереди лошади и что у Вас встречаются слова, не существующие в нашем языке, - не говоря о погрешностях, которые можно бы легко устранить, порочен самый сюжет и характеры, - а это уже, на мой взгляд, неисправимо. Отец - такой дурак, злодей - такой уж злодей, героиня так невероятно доверчива, а обман так бесхитростно прозрачен, что читатель никак не может сочувствовать Вашим персонажам в их беде. У Вас почти нет действия, а так как характеры (кроме полного своего неправдоподобия) ничем не примечательны, диалоги скоро приедаются и утомляют. Я читал пьесу очень внимательно, да и не так уж давно, и, однако, уже сейчас не могу припомнить, чтобы одно лицо отличалось от другого манерой ли речи или мыслями, которые оно высказывает. Есть, впрочем, два исключения: девица и злодей; из них первая слишком добродетельна, а второй обычный злодей, говорящий многоточиями и междометиями, и постоянно сам себя перебивающий.

Я чрезвычайно высоко ценю Ваши усилия и понимаю, какие трудности Вам приходится преодолевать, и мне бы очень не хотелось, чтобы у Вас укоренилось мнение, будто Вас затирают, будто Вы - жертва обстоятельств, будто достойный труд - лишь оттого, что он принадлежит Вашему перу, - не может получить признания. Я убежден, что если бы эта пьеса была написана Шериданом Ноулсом * или сэром Эдвардом Бульвером *, ее все равно бы не поставили. Говорю с полным убеждением, потому что знаю кое-что о жизни обоих этих джентльменов, и мне известно несколько случаев, когда им пришлось выдержать дружескую критику и осуждение. Вспомните, как трудно написать хорошую пьесу, как мало людей преуспели в этом, сколько их потерпело крах, какая ничтожная горстка пробует свои силы на этом поприще, а из тех, кто пробует, тоже ведь не всякий решится представить свою попытку на суд людской!

Поразмыслите над всем этим! и тогда мои слова не покажутся Вам ни обескураживающими, ни обидными - к тому же Вы не должны забывать, что я высказываю всего лишь свое личное мнение и могу ошибаться не хуже любого другого.

Искренне Ваш.

54

МАКРИДИ

Даути-стрит,

пятница вечером, 25 октября 1839 г.

Мой дорогой Макриди,

Наконец-то я получил книгу, всю книгу и только книгу * (пока без переплета, а это важная штука!), и направляю ее Вам с этим письмом! Красный цвет выражает мой румянец стыда по поводу ее яркого одеяния; золотой обрез все блистательные комплименты, которых я Вам не произношу; а сама книга мое сердце на протяжении двадцати месяцев, которое принадлежало Вам весь этот короткий срок по той причине, что оно принадлежит Вам всегда.

Я собирался было поблагодарить Вас в этом письме за Ваше участие к Бернету * и рассказать, какие отвратительные кошмары меня преследуют каждую ночь: то я ищу сиделку, которую никак невозможно разыскать, то обрываю звонок у дверей врача, которого никак не добудиться, то еду в коляске, в которую впряжена неподвижная лошадь, и колеса вертятся на месте. Но что такое мои переживания по сравнению с Вашими! Три к... десяти, скажем, считая прошлые, настоящие и будущие.

Засвидетельствуйте, пожалуйста, мое уважение миссис и мисс Макриди и верьте, мой дорогой Макриди, в постоянную преданность Вашего друга.

55

ФОРСТЕРУ

9 января 1840 г.

...Я приду к Вам обедать. Я собирался было провести вечер в полном одиночестве и размышлении (как и вчера), но, пожалуй, мне лучше все же выйти, а то как бы работа без отдыха и срока в самом деле не довела бы меня до отупения. Список заглавий заготовлен и у меня, но я, кажется, уже остановился на окончательном - или почти окончательном - варианте. Хочу начать книгу рассказом моего старого чудака, живущего в своем диковинном домишке. Среди прочих чудачеств он описывает свою привязанность к старинным стенным часам, заключенным в диковинный футляр; он рассказывает, как после долгих вечеров, проведенных наедине с этими часами, он привык к их голосу, словно к голосу друга; и всякий раз, как они бьют ночью, ему кажется, будто они заверяют его, что дверь его спальни по-прежнему охраняет неунывающий страж; а всякий раз, как он посмотрит в сторону часов из своего угла у камина, 'черты лица' на пыльном циферблате словно теряют свою суровость и отвечают ему приветливым взглядом. Затем я намерен рассказать, что в старом, темном, глубоком, тихом чулане, где хранятся гири от часов, лежат кипы старинных рукописей, которые он время от времени читает, причем и читая он не забывает о часах; затем объясню, что клуб свое наименование принял для того, чтобы подчеркнуть пунктуальность своих членов, а также в честь привязанности основателя клуба к своему молчаливому другу. Итак, книгу я назову либо 'Часы старика Хамфри', либо 'Часы мистера Хамфри'; вначале помещу гравюру, изображающую мистера Хамфри на фоне его часов, и объясню что и как. Все собственные писания Хамфри будут помечены: 'Возле часов', - и у меня есть кой-какие соображения по поводу вставных рассказов. Я думал об этом весь вчерашний день и часть ночи, пока не лег. Я чувствую, что мне удастся развить этот замысел, и очень им увлечен...

56

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Девоншир-террас, 1, Йорк-гейт,

вторник, 4 феврали

Сегодня утром я увидел процессию * и разрыдался. Моя жена меня раздражает. Я возненавидел своих родителей. Мне опротивел мой дом. У меня стали появляться какие-то мысли, то о Серпентайне, то о Риджент-кэнел, то о бритвах на верхнем этаже, то об аптеке на нашей улице. Я подумываю о том, чтобы отравиться за столом у миссис ***, повеситься на груше в нашем саду, о том, чтобы отказаться от еды и уморить себя голодом, о том, чтобы сорвать повязку, когда мне пустят кровь от простуды, броситься под кеб на Нью-роуд, убить Чепмена и Холла и таким образом войти в историю. (Тогда она, наверное, обо мне узнает, быть может, она подпишет приказ о моем аресте, или это пустая мечта?) А иногда я подумываю о том, чтобы стать чартистом и возглавить какое-нибудь кровавое нападение на дворец и собственноручно спасти ее - о том, чтобы стать кем угодно, только не тем, кем я был до сих пор, и сделать что угодно, но не