Питершэм,
июль 1830 г.
...Я бы не прочь начать с тридцать первого марта 1840 года новое повременное издание, в котором весь материал печатался бы впервые и которое бы выходило раз в неделю, причем цена за выпуск была бы три пенса, а известное количество выпусков, собранное в книжку, продавалось бы отдельно в регулярные промежутки времени. Чтобы дать Вам представление о характере Задуманного мной издания, может быть, лучше всего просто назвать 'Болтуна', 'Спектейтора' * и гольдсмитову 'Пчелу' *; с той только разницей, что наше издание должно быть общедоступней и в выборе тем, и в манере изложения.
Я думаю, что начать нужно, по примеру 'Спектейтора', с какой-нибудь шутливой истории, которая объяснила бы, каким образом возникло наше издание; ввести читателя в небольшой клуб или просто представить горсточку персонажей и затем развивать историю их жизни из выпуска в выпуск, постоянно вводя новые персонажи; воскресить мистера Пиквика и Сэма Уэллера, причем последний может с успехом время от времени делать какие-либо сообщения от своего имени; помещать забавные очерки на злобу дня, высмеивающие все, достойное осмеяния; откликаться на текущие события и внести как можно большее разнообразие жанров - статьи, очерки, приключения, письма от вымышленных корреспондентов и так далее.
В довершение к этому общему плану могу прибавить, что я постарался бы открыть в журнале различные отделы, чтобы определенные темы, как прожилки в мраморе, пронизывали его. Так, сюда можно было бы с успехом втиснуть очерки, посвященные меблированным комнатам, о которых я уже давно подумываю и поговариваю; мне также пришло в голову дать серию рассказов о Лондоне, где бы встречались описания города, - таким, каким он был много лет назад, каков сейчас и каким станет в далеком будущем; я бы назвал эту серию, скажем, 'Досуги Гога и Магога', построил бы ее наподобие 'Тысячи и одной ночи', заставив Гога и Магога в Гильдхолле рассказывать друг другу свои истории по ночам и обрывать их на рассвете. В этой мысли, если ее развить как следует, таятся почти неисчерпаемые возможности для шуток, веселья и занимательных рассказов.
Еще я бы предложил начать, - с тем чтобы время от времени продолжать ее, - сатирическую серию под видом перевода летописи какого-нибудь варварского государства, с описанием судопроизводства в этой вымышленной стране и отчетом о деяниях ее мудрецов. Назначение этой серии (которую я представляю себе, как нечто среднее между 'Путешествиями Гулливера' и 'Гражданином мира') * - взять под обстрел наших судей, деревенских и городских, и не давать сим достойным мужам ни отдыха, ни сроку.
О количестве материала, который бы я писал сам в каждом выпуске, можно будет договориться. Разумеется, я взял бы на себя известные обязательства. Никто, кроме меня, не может развить именно эти идеи, но, конечно, мне нужна будет помощь и понадобится еще материал и другого рода. Можно договориться заранее о характере этого материала, но я оставляю за собой исключительное право выбрать себе помощников и контролировать каждый выпуск без постороннего вмешательства, - все равно как если б это были выпуски 'Пиквика' или 'Никльби'.
Чтобы придать новизну и занимательность этому предприятию, я согласен был бы отправиться в любое, заранее определенное время (летом, например, или осенью, когда уже накопится достаточно материала для последующих номеров, а если нужно, то и раньше), либо в Ирландию, либо в Америку, и там написать серию очерков о местах и людях, которые увижу, со всевозможными мифами, легендами и преданиями края, в духе 'Альгамбры' Вашингтона Ирвинга *. Я бы хотел, чтобы одним из условий этой работы было появление этой серии в будущем отдельной книгой, вместе с другими, дополняющими ее (если это будет признано целесообразным); ту же оговорку я хотел бы сделать в отношении серии Гога и Магога, как, впрочем, относительно всякой другой серии, осуществленной мной.
Вот примерный набросок проекта, который я задумал. Я готов хоть сейчас приступить к переговорам, разъяснить свою мысль, обдумать возможные предложения и начать разрабатывать детали. Я ничего не говорю ни о новизне подобной мысли в наше время, ни о ее шансах на успех. Конечно, я считаю, что они велики, очень велики; на мой взгляд, эта идея таит в себе неисчерпаемые возможности, иначе я не стремился бы связать себя такими обширными обязательствами.
Я взялся бы за это предприятие на следующих условиях: я буду издателем этого труда и буду получать долю прибыли. Сверх этого, за ту часть каждого выпуска, которую я напишу сам, я буду получать соответствующее вознаграждение. Немедленно по выходе номера в свет мои сотрудники, участвующие в нем, получают по моей записке вознаграждение, размер которого должен быть оговорен заранее. Или, если издателям угодно, я согласен получать от них определенную сумму за весь выпуск целиком, с тем чтобы по собственному усмотрению оплачивать работу моих сотрудников. Разумеется, я потребовал бы, чтобы, как в этих платежах, так и вообще в расходах, связанных со всем изданием, мне ни перед кем не приходилось бы отчитываться и чтобы деньги, выплаченные мне таким образом, не принимались в расчет при определении моей доли прибыли. Само собой разумеется, что путевые расходы, если мне придется путешествовать, должны будут составлять особую статью.
Я хотел бы, чтобы наши друзья издатели хорошенько поразмыслили над всем вышеизложенным и затем сообщили бы мне свои соображения...
52
МИССИС ГОДФРИ
Питершэм, Элм коттедж,
четверг, 25 июля 1839 г.
Сударыня,
Рассказов, которые Вы мне прислали, вполне достаточно, чтобы составить небольшой томик и напечатать его, с тем чтобы Вы взяли на себя его распространение. Я могу тотчас передать его в типографию, - но я бы предложил Вам исключить рассказ о подушке для булавок, так как у читателей, на мой взгляд, он особенного успеха иметь не будет, а для Ваших целей и без него довольно материала.
Хорошо было бы рассказать побольше о личности самого Браунинга и о девочках, к которым обращен его рассказ. Этот пробел я могу восполнить сам, если Вам угодно. Для того чтобы детям все стало ясно, потребуется совсем немного слов, и так как я пометил места, где следовало бы их ввести, мне, быть может, легче их написать, чем Вам.
Я пишу Вам это письмо, чтобы сообщить, что Вашу рукопись получил, и узнать, угодно ли Вам, чтобы Ваша фамилия, равно как и наименование Вашей школы стояли на титульном листе (я полагаю, что угодно); а заодно мне хотелось бы спросить Вас, не кажется ли Вам, что тот самый класс людей, чьим мнением Вам следовало бы особенно дорожить, может оскорбиться - и не без основания - кое-какими местами в Вашем рассказе?
Не получается ли, что повесть написана не столько в поучение детям, сколько в осуждение родителей? Не думаете ли Вы, что, когда Вы говорите о бабушке, Вы стоите на очень зыбкой почве? Ведь во многих семьях взаимоотношения с бабушкой - больной вопрос, и, предлагая детям (а ведь дети что ни прочтут, непременно применяют к себе) решать этот вопрос так безоговорочно в пользу бабушки и против родителей, Вы поступаете не совсем осмотрительно и рискуете потерять расположение публики. Конечно, Вам лучше судить, но я знаю, что Вы не обидитесь, а, напротив, поблагодарите меня за то, что я поделился с Вами некоторыми сомнениями, которые возникли у меня, когда я читал Ваши рассказы.
Есть еще один вопрос, который всегда вызывает у меня чувство настолько острое и сильное, что (не смея настаивать на том, чтобы Вы меняли что-нибудь у себя, ибо это всего лишь мое личное мнение, и тут нельзя сказать с определенностью, что один из нас прав, а другой не прав) я не могу обойти его молчанием. Я решительнейшим образом возражаю против обращений к Всевышнему по самым незначительным поводам; впрочем, многие превосходные люди считают такие призывы необходимыми в воспитании детей - у меня же они неизменно вызывают непреодолимое отвращение. На мой взгляд, чудовищно преподносить детям источник бесконечной доброты и милосердия в виде мстительного и грозного бога, готового обрушить на них страшную кару за малейшие проступки, по существу неизбежные в их возрасте - а ведь это он сам в великой мудрости своей предначертал им быть детьми, прежде чем они сделаются мужчинами и женщинами! Я решительно возражаю против стремления внушать страх смерти детям, еще не достигшим сознательного возраста, и испытываю ужас перед суровыми догматами, которые им преподносят, - ведь у них хватит разумения только на то, чтобы сообразить, что если бог в самом деле так неумолим, как его изображают, то и родители их и большая часть родственников и знакомых обречены