администрация. Лично меня молодежь не послушает.

Миронов и Родькин переглянулись и дали добро. Все разворачивалось по плану.

В село поехали вместе. В головном «Уазике» на переднем сидении Усман, на заднем сидении с автоматами на предохранителях подполковники. Следом две машины, набитые собровцами и бэтээр.

Сельские улицы уже были пустынны, словно всех поразила внезапная болезнь. Родькин ехал по селу, как сквозь строй, ощущая себя в прицеле десятков глаз — недоброжелательных, желающих ему несчастья на этих узких, опасных для собровцев улочках.

В Афганистане все было в тысячу раз понятней и проще. Когда на зачистках муджахеддины начинали бой, силы, проводящие операцию, оттягивались, и в дело вступали винтокрылые машины. Ответственность за происходящее несли афганские партизаны, которым часто не хватало выдержки пересидеть, переждать плановые выходы царандоя. Смертельно разящие нурсы неслись с небес карающими мечами и муджахеддины погибали, наказанные за гордыню, вспыльчивость, молодую нетерпимость. Вместе с ними под глинобитными завалами умирали их жены и дети, не ставшие мстителями. Всего этого Родькин не хотел здесь — в Чечне. Он считал, что войск сюда нагнали с избытком. И вероятности попасть под огонь своих было куда больше, чем под обстрел чеченских боевиков. Он не верил здесь никому: ни чужим, ни своим, доверяя только собственным чувствам, которые сегодня были обострены особенно. То, что оружие в селе хранилось в каждом доме, он ни минуты не сомневался, а вот сил, чтобы изъять его, не хватало. Он видел, что молодым собровцам хочется окунуться в бой, проверить себя под автоматным огнем, может быть даже совершить подвиг. Он называл это грехами молодости и не торопился разжечь пожар. «Иншалла», — редко, но метко Родькин использовал эту восточную присказку, переводя её по-своему, по-советски: «Как будет угодно судьбе». К ней он относился настороженно, как к капризной, знающей свою красоту, диве. Судьбу не полагалось гневить.

Родькин вежливо обращался с судьбой и требовал того же от подчиненных. Происходящее в Чечне ему было не до конца понятно: он чувствовал неискренность политиков и большезвездных начальников, пославших его на войну. Политический смрад висел над Чечней. Её вулканизация была реальностью, карающей всех, кто оказался втянутым. Родькин вглядывался, вчитывался в Чечню, как в старую книгу, язык которой ещё был сложен для понимания.

По дороге в администрацию, Усман успел рассказать, что жители недавно получили зерно. Мельница есть, пекарня тоже. Сейчас активно идут посевные работы: бывшие колхозники сеют пшеницу, ячмень, овес, люцерну. Все семена в наличии. Земля подготовлена. Хорошо родятся арбузы, капуста, лук. Вот картошка плохо растет, не приживается здесь.

— А школа, — спросил Родькин, — Что со школой?

— Школа средняя, — сказал Усман. — Детей школьного возраста 270. Но не все учатся.

— Почему?

— Школа не всегда работает. Учителя на месте, но их некомплект. С зарплатой беда, дали зарплату только за два месяца. Я лично, — разочарованно вздыхал Усман, — получил свою только за январь. Пенсию не получаю. А у меня двое детей — школьников, жена. Наурскому району, знаю, деньги правительство выделило, а Шелковскому пока ничего.

Здание администрации — одноэтажное, ничем не примечательное, скромно стояло посредине села. Деревянный навес над входом прятал от вновь начавшегося дождя двух седобородых старцев в темно-синих фетровых шляпах, на ногах стариков были ботинки с галошами, носки которых загибались вверх, как носы турецких филюг. На приветствия Усмана и собровцев старейшины ответили с высокомерным достоинством.

— Проходите, проходите, — пригласил всех зайти Усман.

Он не отдал никаких поручений насчет быстрого сбора старейшин. Его подчиненные: пожилая женщина, гонявшая костяшки на счетах — бухгалтер и молодая девушка, наверное, секретарша остались на месте. Приветствуя вошедших мужчин они на секунду встали и снова углубились в дела. Родькин понял, что механизм поведения людей во время зачисток здесь отработан до мелочей. Подполковник знал только про одно такое, проведенное в Старых Щедринах, мероприятие. Информация о работе командированных в Чечню предшественников из МВД всегда добывалась с трудом. Даже схемы минных полей передовались наспех: «Туда ходи, а вот туда не смей! Взлетишь!» Механизм отъезда командированных был не отработан, поэтому все торопились, собирались нервно, лишь бы успеть вырваться с этой опостылевшей территории. О зачистках, проведенных в Старо-Щедринской армейцами, Родькин вообще ничего не знал.

Нам, курганцам и челябинцам, приказали перекрыть село со стороны Терека. Мы оставили бэтээр за валом, а сами россыпью прошли вдоль реки и наглухо запечатали переправу. Паром, идущий с того берега по мощному, стальному проводу, с полдороги вернулся обратно. Никому не хотелось встречаться с военными.

На мокром камне, ожидая паром, как ни в чем не бывало, сидела молодая, с искусно повязанным на голове платком чеченка и нисколько не страдала от дождя. Мы, наблюдая, как паром торопится пристать к правому берегу, остановились с ней рядышком. Посмотрев на наше оружие, она задержалась взглядом на автомате Илаева, крышка ствольной коробки которого была украшена аж тремя картинками с обнаженными девушками. В прошлом лихой десантник, Сашка добыл этих красоток, удачно купив жевательные резинки. У доброго солдата все пойдет в дело. Взгляд миловидной чеченки, сначала изучающестрогий, стал лукавым и она сказала:

— Как вы без них обходитесь?

Мы ничего не поняли.

— Ну, без девушек, — пояснила, улыбаясь, она.

— Мы их во сне видим, — на полном серьезе сказал я.

— Э-э-э, несчастные, — сочувствуя нам, сказала чеченка. — Я фельдшер. Знаю то, что вы не знаете. Мужчине без женщины долго нельзя.

Езжайте скорее домой. Так лучше будет. Для здоровья.

«Что за народ, — подумал я. — Все на боевом посту. Если не мечом воюют, так словом».

Терек под вновь пролившемся дождем казался мне неприступным. В этом месте он оказался особенно широк и мутен. В бешенной казачьей пляске на воде крутились воронки. Но казаки здесь в Старо=Щедринской, Ново-Щедринской, старинных станицах Гребенского и Терского казачьего войска уже давно не жили. Их исход начался с первых лет Гражданской войны. О том, что казаки в списке репрессированных на Северном Кавказе народов были самые первые, в Чечне не любили вспоминать. Когда по приказам Свердлова, Орджоникидзе казаков с семьями выселяли из станиц, их дома и угодья занимали горцы, чтобы строить здесь свое кумачовое счастье. Я считал чеченцев легковерным народом. История на их пути все время расставляла капканы, в которые они с легкостью попадали. Здесь в Чечне я понял, что их извечная мечта не свобода, а воля. Но за обретенную за счет других волю жизнь берет особую плату.

В глубину леса, идущего вдоль реки, идти не хотелось. Можно было в клочья изорвать куртки и камуфляж об острые шипы акаций. Сменной форменной одежды у нас не было. ХОЗО УВД перед командировкой не особенно о нас позаботилось, ведь мы были офицерами 6-го отдела, другими словами, самыми строгими блюстителями закона в системе… Поэтому те, у кого были тысячи возможностей воровать, нас недолюбливали. Однажды за Тереком мы подняли схрон с доброй сотней турецких камуфляжей. Мне они оказались малы, только двум собровцамфорточникам подошли, но те побоялись их одевать, решив: не стоит из-за чужого барахла рисковать жизнью — свои вэвэшники или армейцы могли подвалить.

Мы сконцентрировались на выходящих к реке дорогах и тропках. Долго никакого движения не наблюдалось. В селе не стреляли — это радовало и одновременно настораживало. Опробованным верхним чутьем я знал, что Старо-Щедринская таила в себе немало опасностей. Особенно мы волновались за Родькина. Мы знали, наш командир будет биться до последнего патрона, и считали, что лезть в пасть волка таким малым количеством людей было безумием. Но такого регламента действий требовала политическая ситуация в Чечне. Куда качнется народ? За кем пойдет? От этого зависела дальнейшая жизнь республики.

Сначала мне показалось, что на тропинку, которую мы держали с Уфимцевым, вышел, стоящий на дыбах медведь. У нормального человека такой ширины плеч, косматости и роста не могло быть. Но откуда на чеченской плоскости медведи? В Ставропольский край и Дагестан убежало спасаясь от войны, все живое: