— Я здесь! (Он лежал по другую сторону инспектора.)

— Теперь уже два грабежа и один подлог!

И, сообщив таким образом о своем угнетенном настроении, Юджин умолк.

Долгое время все молчали. Когда начался прилив и вода подошла к ним ближе, шумы на реке стали чаще, и все трое стали прислушиваться внимательнее. К хлопанью пароходных колес, к звяканью железной цепи, к визгу блоков, к мерной работе весел, а иногда к лаю собаки на борту парохода, словно почуявшей людей в их засаде. Ночь была не так темна, и, кроме скользящих взад и вперед фонарей на корме и мачтах, они могли различить и неясные очертания корпуса; а время от времени близко от них возникал призрачный лихтер с большим темным парусом, подъятым, словно грозящая рука, проносился мимо и пропадал во тьме. Во время их вахты вода не раз подходила совсем близко, взволнованная каким-то толчком издалека. Часто им казалось, что эти всплески и толчки идут от лодки, которую они подстерегают, и что эта лодка подходит к берегу; не раз они были готовы уже вскочить на ноги, если бы не доносчик, который знал реку наизусть и по-прежнему стоял спокойно, даже не пошевельнувшись, на своем месте.

Ветром относило звон колоколов на городских колокольнях, которые были с подветренной стороны; зато с наветренной стороны до них донесся звон других колоколов, которые пробили один, два, три часа. И без этого звона они узнали бы, что ночь проходит, по спаду воды в реке, по тому, как все больше расширялась мокрая черная полоса берега и камни мостовой выходили из реки один за другим.

Время шло, и прятаться больше было уже ни к чему. Казалось, этот человек откуда-то узнал, что затевается против него, а может быть, и струсил. Быть может, он так обдумал свои маневры, чтобы выгадать против своих преследователей часов двенадцать и оказаться вне пределов досягаемости. Честный человек, напрасно трудившийся в поте лица, встревожился и начал горько жаловаться на людей, норовящих его обставить, — его, возведенного трудом в высокое достоинство!

Их убежище было выбрано с таким расчетом, что они могли наблюдать и за рекой и за домом. Никто не входил в дом и не выходил из него, с тех пор как дочери послышался голос отца. Никто не мог ни войти, ни выйти, не будучи замеченным.

— А в пять рассветет, и тогда нас будет видно, — сказал инспектор.

— Послушайте-ка, — сказал Райдергуд, — что вы на это скажете? Он, может, не один час прячется от нас, снует между двумя-тремя мостами.

— Ну и что же из этого? — сказал инспектор сурово и, по-видимому, не соглашаясь с ним.

— Да, может, он и сейчас там прячется.

— Ну и что же из этого? — повторил инспектор.

— Моя лодка вон там, где и все остальные, на берегу.

— Ну так что же с твоей лодкой? — спросил инспектор.

— А если мне поехать и поискать его? Я знаю его повадки, знаю все уголки, какие он облюбовал. Знаю, где он будет во время прилива и во всякое другое время. Разве я с ним не работал? А вам всем незачем показываться. И с места трогаться не надо. Я и без вашей помощи сдвину лодку; а если меня кто-нибудь увидит, так я на реке бываю в любое время.

— Мысль не так уж плоха, — сказал инспектор после некоторого раздумья. — Попробуй.

— Погодите немного. Давайте все обдумаем. Если вы мне понадобитесь, так я подъеду к «Грузчикам» и свистну.

— Если мне будет дозволено сделать замечание моему почтенному и доблестному другу, глубокие познания коего в навигации я отнюдь не намерен оспаривать, — неторопливо вмешался Юджин, — то оно вот какого рода: свистнуть — это значит разоблачить тайну и привлечь подозрения. Надеюсь, мой почтенный и доблестный друг извинит меня как человека постороннего за такое замечание, но я был обязан его сделать для блага всей страны и этого дома.

— Это другой хозяин или адвокат Лайтвуд? — спросил Райдергуд; они разговаривали, не видя в лицо друг друга, лежа или скорчившись в три погибели.

— На вопрос, заданный моим почтенным и доблестным другом, — отвечал Юджин, лежавший на спине с надвинутой на лицо шляпой, — словно эта поза как нельзя более подходила для наблюдателя, — я отвечу без всякого колебания (если это дозволяется законом), что голос, который он слышит, принадлежит другому хозяину.

— Вы ведь хороню видите, хозяин? Ведь вы все хорошо видите? — спросил доносчик.

— Да, все.

— Тогда если я подъеду к «Грузчикам» и остановлюсь там, то незачем и свистеть. Вы увидите темное пятно или что-нибудь в этом роде, поймете, что это я, и подойдете ко мне по дамбе. Все поняли? Тогда я поехал!

В одну минуту, борясь с напором ветра, дувшего сбоку, он спустился к лодке; еще минута — и он отчалил и уже крался вверх по течению, держась под самым берегом.

Юджин приподнялся на локте, вглядываясь в поглотившую его темноту.

— Хотелось бы мне, чтобы лодка моего почтенного н доблестного друга прониклась человеколюбием настолько, чтобы перевернуться кверху дном и потопить его, — пробормотал он себе в шляпу, снова ложась. — Мортимер!

— Мой почтенный друг?

— Три грабежа, два подлога и полночное убийство!

Однако, несмотря на отягченную всем этим совесть, Юджин несколько оживился благодаря небольшой перемене в положении дел. Оба его спутника тоже. Положение изменилось — это главное. Ожидание, казалось, вступило в другую фазу и с недавних пор словно началось заново. Появилось еще что-то, за чем нужно было следить. Все трое подтянулись и насторожились еще больше и уже не так поддавались тягостному влиянию обстановки.

Прошло больше часа; они даже задремали, когда кто-то один из троих — каждый говорил, что это он первый заметил, что он и не думал дремать, — увидел Райдергуда на условленном месте. Они вскочили и, выбравшись из-под лодки, подошли к нему. Завидев их, он подъехал ближе к дамбе, так что они могли переговариваться с ним шепотом, стоя в тени «Шести Веселых Грузчиков», погруженных в глубокий сон.

— Хоть убей, ничего не разберу! — сказал Райдергуд, глядя на инспектора.

— Чего не разберешь? Ты его видел?

— Видел его лодку.

— Не пустую же?

— Вот именно пустую. Да мало того — она плыла по течению. Мало того — без одного весла. Мало того — второе весло застряло и сломалось. Мало того — еще и лодку втиснуло течением между двумя рядами барок. Мало того — ему опять повезло, ей-богу так!

Продрогнув на берегу, в сыром и свинцовом холоде того часа суток, когда силы всего благородного и нежного, что живет на свете, идут на убыль, три стража посмотрели друг другу в застывшие лица, и все трое — в застывшее лицо Райдергуда.

— Лодка Старикова, Старику опять повезло, — а самого Старика нету! — Так говорил Райдергуд, тревожно озираясь по сторонам.

Словно сговорившись, все они разом перевели глаза на свет очага, падавший в окно. Свет стал слабым и тусклым. Быть может, огонь, подобно высшим формам животной и растительной жизни, которые он поддерживает, бывает всего ближе к смерти тогда, когда ночь уже на исходе, а день еще не родился.

— Если б я командовал этим самым делом, — проворчал Райдергуд, угрожающе мотнув головой, — уж я бы эту Лиззи не упустил, черт возьми, это уж во всяком случае!

— Да, но вы тут не командуете, — заметил Юджин, и так неожиданно резко, что доносчик покорно отозвался:

— Ну-ну-ну, другой хозяин, я же не говорил, что командую. Может ведь человек сказать слово?

— А гад должен молчать, — оборвал Юджин. — Придержи язык, водяная крыса!

Изумившись непривычной горячности своего друга, Лайтвуд внимательно посмотрел на него и сказал: