говорил?

— Что бы он ни имел в виду, он, конечно, не говорил, что ему больше нечего сказать, — негромко заметил Юджин, не глядя на Райдергуда.

— Ага! — торжествующе воскликнул доносчик, уразумев, что это замечание, хотя и не совсем ему понятное, было, в общем, ему на пользу. — Мое счастье, что у меня был свидетель!

— В таком случае, продолжайте, — сказал Лайтвуд. — Говорите все, что вы имеете сказать. Чтобы потом не придумывать.

— Тогда записывайте мои слова! — нетерпеливо и тревожно воскликнул доносчик. — Записывайте мои слова, потому что теперь пойдет самая суть, клянусь Георгием и Драконом![43] Только не мешайте честному человеку пожать то, что он посеял в поте лица! Так вот, я даю показание; он сам мне сказал, что это его рук дело. Разве этого мало!

— Следите за своими словами, любезный, — возразил Мортимер.

— Это вам надо следить за моими словами, адвокат Лайтвуд: я так сужу, что вы будете отвечать за последствия! — Потом, медленно и торжественно отбивая такт правой рукой по ладони левой, он начал: — Я, Роджер Райдергуд, из Известковой Ямы, промышляющий на реке. сообщаю вам, адвокат Лайтвуд, что Джесс Хэксем, обыкновенно прозываемый на реке и на берегу Стариком, сам сказал мне, что это его рук дело. Мало того, я слышал из ею собственных уст, что это его рук дело. Мало того, он сам сказал, что это его рук дело. И в том я присягну!

— Где же он вам это сказал?

— На улице, — отвечал Райдергуд, по-прежнему отбивая такт; голову он держал упрямо набок, а глазами зорко следил за своими слушателями, уделяя равное внимание и тому и другому, — на улице, перед дверями «Шести Веселых Грузчиков», около четверти первого ночи — только я не возьму греха на душу, не стану присягать из-за каких-нибудь пяти минут разницы — в ту ночь, когда он выудил тело. «Шесть Веселых Грузчиков» все так же стоят на своем месте. «Шесть Веселых Грузчиков» никуда не убегут. Если окажется, что его не было в ту полночь у «Шести Веселых Грузчиков», значит я соврал.

— Что же он говорил?

— Я вам скажу (записывайте, другой хозяин, больше я ни о чем не прошу). Сначала вышел он, потом вышел я. Может, через минуту после него, может, через полминуты, может, через четверть минуты; присягнуть в этом не могу и потому не стану. Знаю, что значит давать показание под присягой, правильно?

— Продолжайте.

— Вижу, он меня дожидается, хочет что-то сказать. Говорит: «Плут Райдергуд», — меня обыкновенно так зовут, — не потому, чтобы оно что-нибудь значило, оно ничего не значит, а так, больше для складу.

— Оставьте это в стороне.

— Извините меня, адвокат Лантвуд, это все правда, а правду я в стороне не могу оставить, никак не могу и ни за что не оставлю. «Плут Райдергуд, говорит, мы нынче вечером повздорили с тобой на реке». Так оно и было: спросите его дочку. «Я пригрозил, говорит, отшибить тебе пальцы перекладиной, а не то так и мозги выбить багром. Потому я тебе грозил, что ты уж очень разглядывал то, что у меня было на буксире, а еще и потому, что ты уцепился за планшир моей лодки». Я ему говорю: «Старик, это мне понятно». А он мне говорит: «Райдергуд, таких людей, как ты, на десяток один приходится», — может, он сказал и на два десятка один, наверно не помню, потому и беру цифру поменьше, — я знаю, что значит давать показание под присягой. «А когда, говорит, люди дорожат жизнью или часами, тогда надо глядеть в оба. Были у тебя подозрения?» Я говорю: «Были, Старик; мало того, и сейчас есть». Он весь задрожал и говорит: «Насчет чего?» Я говорю: «Дело нечисто». Он еще сильней затрясся и говорит: «Оно и было нечисто. Я на Это пошел из-за денег. Не выдавай меня!» Вот этими самыми словами он и выразился.

Наступило молчание, нарушаемое только падением углей сквозь решетку. Доносчик воспользовался паузой и утерся своей мокрой шапкой, размазав грязь по лицу и шее, что отнюдь его не украсило.

— Еще что? — спросил Лайтвуд.

— Это вы насчет чего, адвокат Лайтвуд?

— Насчет всего, что идет к делу.

— Ну, ей-богу, я вас не понимаю, хозяин, — сказал доносчик льстивым тоном, заискивая перед обоими, хотя с ним говорил только один. — Чего же еще? Разве этого мало?

— Спросили вы его, как он это сделал, где он это сделал, когда он это сделал?

— До того ли мне было, адвокат Лайтвуд! Я был не в себе, да так, что не мог ни о чем больше спрашивать, хотя бы мне заплатили вдвое против того, что я надеюсь заработать в поте лица! Я бросил с ним работать. Расплевался с ним окончательно. Не мог же я переменить того, что было сделано, а как стал он просить и молить: «На коленях тебя прошу, не выдавай меня, старый товарищ!» — я одно только ответил: «Не говори со мной больше, даже не гляди на меня!» — и теперь я его чураюсь.

Произнеся эти слова с особым нажимом, чтобы придать им больше веса и значения, мистер Райдергуд без спросу налил себе еще вина и, словно прожевывая его, уставился на свечу, держа стакан в руке.

Мортимер взглянул на Юджина, но тот мрачно смотрел на бумагу и не ответил ему взглядом. Мортимер опять повернулся к доносчику и спросил:

— И долго вы были не в себе, любезный?

Прожевав, наконец, вино, доносчик проглотил его и ответил кратко:

— Целый век!

— Это когда поднялся такой шум, когда правительство назначило награду, когда вся полиция была на ногах и по всей стране только и было разговоров, что об этом преступлении, — с раздражением сказал Мортимер.

— Ага! — очень не скоро и хрипло отозвался мистер Райдергуд, несколько раз подряд кивнул головой в знак того, что помнит. — И был же я не в себе тогда!

— Это когда в ходу были самые дикие подозрения, когда все ломали голову, строя догадки, когда с часу на час могли арестовать десятерых невинных! — почти с горячностью произнес Мортимер.

— Ага! — отозвался Райдергуд тем же тоном. — И был же я не в себе все это время!

— Но тогда, видишь ли, он еще не видел возможности заработать столько денег, — сказал Юджин, начертив на бумаге женскую головку и время от времени подправляя ее пером.

— Тут другой хозяин попал в самую точку, адвокат Лайтвуд! Вот это меня и подтолкнуло. Сколько раз я, бывало, ни старался облегчить свою душу, а все не мог. Один раз чуть было не сознался мисс Аби Поттереен, да так и не мог — вон ее дом, он никуда не денется, да и сама она не помрет скоропостижно, пока вы до нее доберетесь, — спросите у нее! Наконец того, пропечатали новое объявление, а подписано оно было вашей собственной фамилией, адвокат Лайтвуд, вот тогда я и раскинул умом и спросил себя, неужели мне целый век с этим мучиться? Неужели так-таки никогда не избавиться? Неужели все так и думать больше о Старике, чем о себе самом? Что же, что у него дочь, а у меня разве нет дочери?

— И эхо отозвалось?.. — подсказал Юджин.

— У тебя есть дочь, — твердо ответил мистер Райдергуд.

— Кстати упомянув при этом, каких она лет? — спросил Юджин.

— Да, хозяин. В октябре исполнилось двадцать два. А потом я подумал: «В рассуждении денег. Денег целая куча». Ведь так оно и есть! — к чему это отрицать? — со всей прямотой заявил мистер Райдергуд.

— Браво! — произнес Юджин, тушуя нарисованную им женскую головку.

— Денег там куча: но разве грех рабочему человеку, который каждую корку хлеба, добытую в поте лица, поливает своими слезами, — разве грех такому человеку заработать их? Разве есть какой запрет насчет этого? Вот я и рассудил по совести, как долг велит: «Можно ли так говорить, не осуждая адвоката Лайтвуда за то, что он предлагает такие деньги?» А разве мне полагается осуждать адвоката Лайтвуда? Нет, не полагается.

— Да, — сказал Юджин.

— Разумеется, хозяин, — согласился мистер Райдергуд. — Так вот я и решил облегчить свою совесть и заработать в поте лица то, что мне предлагают. И мало того, — прибавил он, вдруг разъярившись, — я намерен получить эти деньги! А теперь я говорю вам, адвокат Лайтвуд, раз и навсегда, что Джесс Хэксем, по прозванию Старик, совершил это дело, тут его рука, и ничья другая, он сам мне в этом сознался, А я передаю его вам и хочу, чтобы его забрали. Нынче же ночью.