на стол.

— Я такой грозы не припомню с той самой ночи, — проскрипел после оглушительного удара грома другой, на редкость неприятный голос, — с той самой ночи, как Льюк Уиэерс тринадцать раз подряд ставил на красный и все тринадцать раз срывал банк. Видно, на дьявола рассчитывал и, как говорится, сам не плошал. А в ту ночь дьяволу было просто раздолье. Мы хоть и не видали его, а он, наверно, заглядывал Льюку через плечо.

— Да! — сказал грубый голос. — Этому Льюку за последние годы здорово везло! А ведь я помню время, когда он в пух и прах проигрывался. Бывало, за что ни возьмется — за кости ли, за карты, нет ему счастья. Обыграют, надуют, обдерут как липку.

— Слышишь, что он говорит? — прошептал старик. — Слышишь, Нелл?

Девочка с удивлением и тревогой смотрела на совершенно преобразившегося деда. Лицо у него покрылось пятнами, взгляд стал напряженным, дыхание с хрипом вырывалось сквозь стиснутые зубы, а рука, которой он сжал ей плечо, так тряслась, что она сама задрожала.

— Будь свидетельницей, я всегда это говорил! — забормотал старик, поднимая глаза к потолку. — Я знал, что так должно быть, чувствовал это, мечтал об этом. Сколько у нас денег, Нелл? У тебя есть деньги, я сам видел вчера. Сколько? Дай их мне.

— Нет, нет, дедушка, пусть они будут у меня, — испуганно сказала Нелл. — Уйдем отсюда! Хоть дождь и не перестал, все равно пойдем. Прошу тебя!

— А я говорю, дай мне деньги, — с яростью повторил старик. — Ну-ну, не плачь, Нелл, не плачь! Не обижайся, родная. Ведь я думаю только о тебе. Я причинил зло моей маленькой Нелл, а теперь настало время исправить это, и я исправлю! Дай деньги! Где они?

— Не надо, дедушка! Умоляю тебя, не надо! Подумай о нас обоих! Пусть они будут у меня, или, позволь, я выброшу их. Да, да! Лучше выбросить, чем отдать сейчас тебе! Пойдем отсюда, пойдем!

— Дай деньги! — твердил старик. — Они нужны мне! Ну, дай!.. Умница моя! Увидишь, Нелл, я добьюсь, что ты будешь счастлива! Добьюсь! Все будет хорошо! Не бойся, родная!

Она вынула из кармана маленький кошелек. Он схватил его, и в этом стремительном движении чувствовалась та же алчность, что и в словах, — схватил и сразу пошел за ширмы. Удерживать его было бесполезно, и девочка, дрожа всем телом, последовала за ним.

Трактирщик уже принес свечу и теперь задергивал занавеску на окне. Голоса, доносившиеся из-за ширм, принадлежали двоим мужчинам; на столе перед ними лежали карты и серебро; взятки они записывали мелом на ширмах. Обладатель грубого голоса оказался широкоскулым здоровяком средних лет, с густыми черными бакенбардами, толстыми губами и бычьей шеей, выпиравшей из воротничка, небрежно повязанного красным фуляром. Он был в светло-коричневой шляпе; возле его стула стояла тяжелая сучковатая палка. Тот, кого звали Айзек, — щуплый, сутулый, узкий в плечах, производил отталкивающее впечатление своей уродливой физиономией и злобным, жульническим прищуром глаз.

— Послушайте, почтеннейший, — сказал Айзек, поворачиваясь на стуле. — Мы с вами как будто не знакомы? Эта половина предоставлена в наше полное распоряжение, сэр.

— Не почтите за дерзость… — начал было старик.

— А как же, черт возьми, прикажете это назвать, сэр, — перебил его Айзек, — когда вы врываетесь к джентльменам, занятым важным делом?

— Я не хотел вам мешать, — сказал старик, жадно глядя на карты. — Я думал…

— И напрасно вы думали, сэр, — огрызнулся Айзек. — В ваши годы это занятие бесполезное.

— Ну, ну, задира! — сказал здоровяк, впервые поднимая глаза от карт. — Дай человеку слово вымолвить!

Трактирщик, который, видимо, предпочитал сохранять нейтралитет до тех пор, пока не выяснится, чью сторону примет здоровяк, решил, что сейчас можно вмешаться.

— В самом деле, Айзек Лист! Не даешь человеку слово вымолвить!

— Не даю слово вымолвить? — повторил Айзек, передразнивая трактирщика своим скрипучим голосом. — Ну что ж, пусть вымолвит, Джемми Гровс.

— Тогда не перебивай его! — крикнул трактирщик.

Мистер Лист прищурился еще злее, что грозило продолжением перепалки, но его партнер, пристально следивший за стариком, вовремя положил ей конец.

— Почем знать, — заговорил он, хитро подмигивая. — Может, джентльмен хотел вежливо попросить нас, чтобы мы оказали ему честь и приняли его в игру?

— Да, да! — воскликнул старик. — Я за этим и пришел сюда! Я об этом и хотел сказать!

— Так я и думал. И почем знать, может, предчувствуя, что мы не охотники просто перебрасываться картишками, джентльмен со всей учтивостью предложит нам сыграть на деньги?

Вместо ответа старик тряхнул кошельком, потом бросил его на стол и, словно скупец — золото, нетерпеливыми руками схватил карты.

— Ага! Вот оно что! — сказал Айзек. — Если намерения джентльмена действительно таковы, я прошу меня извинить. Этот кошелечек принадлежит джентльмену? Прелестный кошелечек! Только малость легковат, — добавил он, подкинув кошелек кверху и ловко поймав его на лету. — Впрочем, на полчасика тут хватит. Почему джентльмену не позабавиться?

— Мы пригласим Гровса и составим партию вчетвером, — сказал здоровяк. — Садись, Джемми. Трактирщик, которому, видимо, не впервые приходилось принимать участие в такой игре, подошел к столу и занял свое место. Девочка, полная отчаяния, отошла с дедом в сторону, надеясь, что ей удастся уговорить его и увести отсюда.

— Пойдем! Мы еще можем быть так счастливы! — молила она.

— Мы будем счастливы! — торопливо проговорил старик. — Пусти меня, Нелл. Счастье нам принесут карты иди кости. Я начну с малого, а потом выигрыши пойдут все крупнее и крупнее. Здесь многого не возьмешь, но впереди нас ждет богатство. Мне надо отыграться, вернуть свое, и это только ради тебя, моя Нелл.

— Боже, смилуйся над нами! — воскликнула девочка. — Какая злая судьба привела нас сюда!

— Молчи! — шепнул старик, зажимая ей рот ладонью. — Судьба не любит упреков! Она изменит нам, если ты будешь сетовать на нее. Кому это знать, как не мне!

— Ну, сударь, — сказал здоровяк. — Если вы не будете играть, отдайте нам карты.

— Иду, иду! — крикнул старик. — Садись, Нелл, садись и следи за игрой. Не печалься, родная, все, что я выиграю, пойдет тебе… все, до последнего пенни! Мы не скажем им про это, нет, нет! Не то они побоятся принять меня в игру, побоятся, что счастье будет на моей стороне. Ты только взгляни на них! Сравни себя с ними! Кто должен выиграть? Конечно, мы!

— Джентльмен передумал и решил не вступать в игру, — сказал Айзек, делая вид, будто хочет встать из-за стола. — Очень жаль, что у джентльмена не хватает смелости, а ведь не рискнешь — не возьмешь. Впрочем, ему виднее.

— Нет, я готов! Это вы сами замешкались. Мне-то давно не терпится начать.

С этими словами старик придвинул стул к столу, остальные тоже заняли свои места, и игра началась.

Девочка сидела тут же и с тревогой следила за ее ходом. Ей было все равно, придет ли к старику счастье, или нет, она думала только об этой безудержной страсти, вдруг охватившей его целиком, и не считала ни проигрышей, ни выигрышей. Ликуя при каждой, даже самой маленькой удаче, падая духом при каждом поражении, он так волновался, проявлял такое лихорадочное беспокойство, такую непомерную жадность, с такой хищностью хватал свои жалкие выигрыши, что ей, вероятно, легче было бы видеть его мертвым. И ведь она, сама того не желая, была причиной всего этого безумства, а он, игравший с ненасытной страстью, неведомой даже самым отъявленным картежникам, думал о ней, только о ней!

Между тем его партнеры — все трое мошенники и профессиональные шулера — играли хоть и сосредоточенно, но совершенно спокойно и хладнокровно, будто они-то и были преисполнены всех человеческих добродетелей. Лишь изредка то один, то другой из них улыбался соседу, или снимал нагар с тусклой свечи, или поглядывал в открытое окно, где за развевающейся на ветру занавеской вспыхивала молния, или недовольно прислушивался к особенно сильным раскатам грома, досадуя на такую помеху. Мысли их были заняты только картами, но, храня поистине философское спокойствие, они сидели словно