я-то знаю, что наш Натан охотно простит его, и снова полюбит, и будет души в нем не чаять, быть может, даже сильнее меня, хотя я ни на минуту не верила, будто Бенджамин умер. То-то Натан убедится, кто из нас был прав.

И вот фермер Киркби забрал большую часть земли Наб-энда, а три пары умелых рук без особого труда справлялись с работой на оставшемся пастбище и уходом за двумя коровами. Изредка кто-нибудь из соседей подсоблял им. Все члены семьи Киркби были приятными людьми и с ними было легко иметь дело. Был там сын, Джон Киркби, сухой, степенный холостяк, усердный и методичный в работе и немногословный. Однако Натан почему-то вбил себе в голову, будто бы он заглядывается на Бесси. Эта мысль крайне встревожила старика. В первый раз за все время его вере в смерть сына пришлось пройти испытание — и она его не прошла. К его собственному несказанному удивлению, оказалось, что вера эта не настолько крепка, чтобы он со спокойной душой увидел Бесси женой кого-либо, кроме того единственного, кому она была предназначена с детства. Но поскольку Джон Киркби отнюдь не спешил открывать свои намерения (если у него вообще таковые имелись) Бесси, то эта ревность за покойного сына охватывала Натана лишь изредка, время от времени.

Однако порою на склоне лет люди (особенно когда их снедает глубочайшее и безнадежное горе) становятся вздорными и раздражительными, пусть даже сами сознают это и пытаются с этим бороться. В иные дни Бесси куда как крепко влетало от дяди, но она так горячо его любила и столь сильно уважала, что ни разу не молвила ему резкого или нетерпеливого слова в ответ, хотя и могла иногда сорваться на ком-то постороннем. И она была вознаграждена тем, что свято верила в его искреннюю и сильную привязанность к ней и безграничную и нежнейшую любовь тети.

Тем не менее однажды — близился уже конец ноября — Бесси пришлось вынести от дяди гораздо больше обычного, причем без всякой видимой причины. Причина же настоящая заключалась в том, что одна из коров Киркби заболела и Джон Киркби весь день провозился на дворе фермы, а Бесси чем могла помогала ему, сварила на кухне специальное питье и потом часто грела его, чтобы давать больному животному в теплом виде. Когда бы в дело не был замешан Джон, никто не выразил бы большей заботы о больной скотинке, чем Натан — и потому, что у него от природы было доброе сердце, и потому, что он донельзя гордился репутацией знатока коровьих хворей. Но поскольку Джон весь день торчал на виду, а Бесси крутилась вокруг, Натан и пальцем о палец не ударил, утверждая, что «хворь-то пустячная, говорить не о чем, просто парни и девчата всегда легко теряют голову по пустякам», Надо сказать, что Джону было уж под сорок, а Бесси — почти двадцать восемь, так что выражение «парни и девчата» не очень-то подходило к ним.

Когда Бесси около половины шестого принесла вечерний надой, Натан строго-настрого велел ей сидеть дома и не соваться в темь и на мороз ради каких-то чужих глупостей. Хотя слова эти слегка удивили и крайне раздосадовали девушку, но тем не менее она безропотно села ужинать. Натан издавна завел привычку выходить перед сном глянуть «какая погодка будет назавтра» — и когда в полдевятого он взял палку, вышел во двор и отошел на два-три шага от двери, ведшей на кухню, где они сидели, Хестер положила руку на плечо племяннице и шепнула украдкой:

— Его нынче опять ревматизм одолел, вот он и бурчит на всех почем зря. Не хотелось спрашивать при нем — но как там бедная животинка?

— Ох, совсем худо. Джон Киркби как раз отправился за коровьим доктором. Боюсь, придется им сидеть с ней всю ночь.

Со времени постигшей маленькую семью утраты дядя Натан завел привычку читать вслух на сон грядущий какую-нибудь главу из Библии. Чтение давалось ему нелегко, и частенько, мучительно застряв на каком-нибудь особенно заковыристом словце, он под конец произносил его совсем не так. Но сам процесс открывания священной книги, казалось, лил бальзам на души старых измученных родителей, ибо тогда они ощущали тишину и благодать близости Господа и хоть на время уносились из этого полного тревог и забот мира в мир грядущего, хоть и неясного, но сулившего им блаженный покой. Эти спокойные полчаса — Натан, нацепивший громоздкие очки в роговой оправе; свеча, горящая между ним и Библией и освещающая его серьезное и исполненное почтения лицо; Хестер, что примостилась по другую сторону очага, склонив голову в благоговейном внимании и время от времени покачивая ею и горестно вздыхая, но с трепетом произнося «Аминь!» каждый раз, когда звучат слова надежды или известие о радостном событии; рядом с тетушкой — Бесси, чьи мысли, по всей вероятности, рассеянно блуждают вокруг каких-нибудь мелких домашних хлопот или уносятся к тому, кто сейчас далеко — эти спокойные полчаса, говорю я, действовали на маленькую семью умиротворяюще и успокаивающе, точно колыбельная на усталого ребенка. Но в этот вечер Бесси, сидевшая напротив длинного низкого окна, лишь слегка затененного несколькими геранями на подоконнике, и двери возле этого самого окна — той, через которую ее дядюшка выходил погулять не более четверти часа тому назад, — заметила, как деревянная задвижка на двери тихонько и почти беззвучно приподнялась, точно кто-то пробовал открыть ее снаружи.

Девушка удивилась и внимательней пригляделась к двери, но теперь задвижка лежала неподвижно. Сперва Бесси подумала, что, быть может, возвратившись с прогулки и запирая дверь, дядя небрежно закрыл замок. Ей стало чуточку неуютно — но не более того, и она сумела убедить себя, что все это ей лишь померещилось. Но все же, прежде чем перед сном подняться наверх, она подошла к окну и выглянула во тьму, но все было тихо — ничего не видно, ничего не слышно. И вот все трое разошлись на покой.

Дом Хантройдов был немногим лучше коттеджа. Парадная дверь открывалась прямо в столовую, над которой располагалась спальня стариков. Когда же вы входили в эту уютную столовую, то слева от вас, почти под прямым углом ко входу находилась дверь в крохотную гостиную, составлявшую особую гордость Хестер и Бесси, хотя она не была и вполовину столь уютной, как столовая, и ни разу не использовалась по назначению. Там на каминной полке красовались пучки засушенных цветов, напротив стоял наилучший буфет с фарфоровым сервизом кричащей расцветки, а на полу лежал яркий безвкусный ковер — но все было бессильно придать комнате атмосферу домашнего уюта и филигранной чистоты, что царила в столовой. Над этой гостиной находилась комната, где в детстве жил Бенджамин, когда приезжал домой. И до сих пор в этой спаленке все было готово к его возвращению. В кровати никто не спал вот уже восемь-десять лет, но все равно время от времени старушка-мать украдкой приносила туда грелку и хорошенько просушивала и проветривала постель. Однако ж делала она это лишь в отсутствие мужа и никому не рассказывала, а Бесси даже и не предлагала ей помочь, хотя глаза девушки наполнялись слезами каждый раз, когда она видела, как ее тетя исполняет эту бесцельную работу. Но помаленьку комната стала вместилищем всякого ненужного домашнего хлама, а один угол неизменно отводился под запас зимних яблок. Если встать лицом к камину, то слева от столовой, напротив окна и выхода во двор, имелись еще две двери: правая открывалась на кухню, потолок в ней был наклонный, и оттуда шел выход во двор и к сараям. Левая же дверь вела на лестницу, под которой располагался чулан, где хранились всевозможные домашние сокровища, а за ним — сыродельня, комнатка над которой служила спальней Бесси. Окно этой маленькой спаленки выходило как раз на наклонную крышу кухни. Ни на одном окне, будь то первый или второй этаж, не было ни ставен, ни решеток. Дом был сложен из камня, и из того же материала были сделаны оконные рамы, а длинное низкое окно столовой в иных, более помпезных домах, называлось бы «готическим».

В тот вечер, о котором я веду речь, все разошлись по спальням уже к девяти часам — а обычно расходились еще раньше, поскольку жечь свечи понапрасну считалось такой расточительностью, что семья Натана вставала и ложилась рано даже по деревенским меркам. Но почему-то в этот вечер Бесси долго не удавалось уснуть, хотя обычно она засыпала мертвым сном не позднее, чем через пять минут после того, как голова ее коснулась подушки. Сегодня же в голову ей лезли всякие мысли о больной корове Джона Киркби, и она слегка беспокоилась, как бы болезнь не оказалась заразной и не перекинулась бы на их коров. Но, заглушая раздумья о домашних хлопотах, пробивались яркие и весьма неприятные воспоминания о том, как дверная задвижка двигалась без всяких видимых причин. Если внизу девушка еще думала, что все ей только примерещилось, то теперь почти не сомневалась, что глаза не обманули ее, и все это было на самом деле. Она жалела, что все это произошло как раз во время дядиного чтения, так что нельзя было подбежать к двери и проверить, в чем там дело. На ум ей пришли неуютные мысли о всяких сверхъестественных ужасах, а потом она вдруг вспомнила о Бенджамине, ее милом кузене, спутнике детских игр, ее первой любви. Бесси уже давно привыкла думать, что если он и не умер, то все равно потерян для нее навсегда, но именно благодаря этому добровольно и полностью простила ему все былые обиды. Теперь она думала о нем с нежностью, как о том, кто во взрослые годы сбился с пути, но остался в ее