пожилой парой» — четой, еще способной поработать на славу. Теперь же (и виной тому было не только отсутствие сына) оба они казались дряхлыми и слабыми, точно каждодневные заботы ложились на их плечи слишком тяжкой ношей. Ибо до ушей Натана долетели поистине горестные вести о его единственном сыне, и старик с сумрачной торжественностью пересказал их жене, особенно напирая на то, что все это слишком ужасно, чтобы в это поверить, и все же «Помоги нам Господь, если он и вправду такой дурной мальчик!» От бесчисленных слез глаза несчастных родителей иссохли и ввалились, и старики долго сидели бок о бок, вздыхая и дрожа и не смея даже взглянуть друг на друга, а потом Хестер сказала:

— Не надо ничего рассказывать девочке. Юные сердца так легко разбиваются, и она еще, чего доброго, вообразит, будто все это правда, — тут голос несчастной матери оборвался сдавленным рыданием, но она взяла себя в руки и продолжала более твердо: — Нет, не надо ничего говорить ей, он раньше ведь был так к ней привязан, и если она не перестанет хорошо о нем думать и любить его, быть может, ее молитвы еще выведут его на верный путь.

— Да услышит Господь твои слова! — откликнулся Натан.

— Господь услышит их, — страстно простонала Хестер и повторила эти заветные слова снова. Увы! Напрасные упования.

— Какое гадкое место этот Хайминстер, — произнесла она чуть позже, словно не в силах больше выносить молчания. — Нигде тебе не наболтают столько всяких глупостей. Хоть одно хорошо — Бесси ничего этого не слыхала, а мы хоть и слыхали, да не верим.

Но если они не верили слухам, то отчего же казались такими печальными и изнуренными, гораздо старше своих лет?

Прошел еще год, настала новая зима, еще тоскливее предыдущей. Однако весной вместе с подснежниками появился и Бенджамин — испорченный, легкомысленный юнец, сохранивший еще, однако, довольно былой привлекательности и развязно-непринужденных манер, чтобы пустить пыль в глаза тем, кому в новинку печать, которую Лондон накладывает на беспутных молодых людей из провинции.

В первый миг, когда он только появился на пороге чванливо-напыщенной походкой и с выражением небрежного безразличия — отчасти напускного, отчасти настоящего — его престарелые родители преисполнились благоговейного восторга, словно перед ними предстал не родной их сын, а самый настоящий джентльмен. Но безошибочный природный инстинкт очень скоро помог им распознать, что принц фальшивый.

— И что он только имел в виду, — сказала Хестер племяннице, едва они остались одни, — этими своим замашками? И слова он выговаривает так жеманно, словно ему подрезали язык, а не то и того хуже — трещит, как сорока. Охо-хо! Лондон портит человека не хуже августовской жары. Каким красавчиком он был, когда уезжал, а теперь-ка погляди только на него — вся кожа в складках и морщинках, точно первая страница прописей.

— А мне кажется, милая тетя, он выглядит куда краше с этими новомодными усиками! — заявила Бесси, заливаясь краской при воспоминании о поцелуе, что кузен подарил ей при встрече. Бедняжке чудилось, будто этот поцелуй служил залогом того, что Бенджамин, несмотря на долгое молчание, все еще видел в ней свою нареченную невесту. Многое в нем очень не понравилось его родителям и кузине, хотя они никогда не обсуждали этого между собой, но все же многое и пришлось по вкусу, более же всего — то, как мирно и тихо он проводил дни в Наб-энде, не гоняясь за обществом, куда так стремился раньше, когда пользовался всяким поводом, чтобы втихомолку удрать в соседний городок. А поскольку сразу же по отъезде Бенджамина в Лондон отец заплатил за него все долги, о которых только сумел узнать, то значит, блудного сына держал дома отнюдь не страх перед кредиторами. А как-то поутру он даже отправился в поле бок о бок со своим престарелым отцом, и Натан обходил свои владения деловитой, хотя и нетвердой поступью, и все увиденное веселило его сердце, ибо он верил, что в сыне его наконец пробудился интерес к ферме. Бенджамин же терпеливо стоял возле отца, пока тот сравнивал своих крошечных галловеев с огромными шотгорнами[10], маячившими за соседской изгородью.

— Обычно продавцы молока ужасные неряхи. Не успеют надоить молоко, как уже разбавляют, а оно и без того жиже воды. Зато погляди-ка на масло, что делает Бесси — вот это мастерство! Она и сама молодчина, да и скотина у нас лучше некуда. Просто удовольствие заглянуть в ее корзинку, как она выходит на рынок; а что за радость глядеть на водянистую дрянь, какую дают те бедолаги? Сдается мне, они просто помесь коров с водопроводным насосом. Нет, наша Бесси славная девочка, экономная и проворная, не чета иным! Я иногда подумываю, может, когда вы поженитесь, тебе стоило бы забросить все эти законы и заняться торговлей!

Простодушный старик хотел этой хитроумной фразой выяснить, есть ли у него хоть малейшие основания надеяться на осуществление давнишней и самой заветной своей мечты — что Бенджамин оставит судебное поприще, вернется к простой жизни и пойдет по стопам отца. Казалось, что теперь этой надежде суждено сбыться, поскольку сын его не добился успехов в своей профессии — сам Бенджамин объяснял свой провал отсутствием полезных знакомств — тогда как дома его ждали ферма, коровы и умница-жена, а Натан мог твердо пообещать, что никогда, даже в самые трудные минуты не попрекнет сына той сотней, что досталась таким тяжелым трудом и была потрачена на его образование. Засим старик с болезненным интересом внимал, что же ответит Бенджамин. Тот явно хотел что-то сказать, но пребывал в замешательстве и прежде, чем заговорить, долго откашливался и шмыгал носом.

— Ну, видишь ли, отец, закон — это ненадежный источник дохода. У молодого дарования вроде меня просто нет никакого шанса на успех, покуда оно не станет известным — я имею в виду, судьям, стряпчим и всем прочим в суде. А у вас-то с матушкой, сами знаете, отродясь не водилось никаких таких знакомств. Однако мне посчастливилось встретить одного человека, можно сказать, друга, и он просто л первоклассный парень, знает всех от мала до велика, начиная от лорда-канцлера и кончая последним клерком. Вот он и предложил мне долю в его деле — одним словом, партнерство…

Тут Бенджамин замялся.

— Вот уж, видать, добрый и сердечный джентльмен, — откликнулся Натан. — Хотелось бы мне самому его поблагодарить. Мало кто подберет зеленого юнца, прям-таки из грязи и скажет ему: «Вот вам половина моего состояния, сэр, пользуйтесь на здоровьичко». Большинство наоборот, как сами отхватят себе кусок пожирнее, так вовсе ни с кем не делятся. Как же зовут этого доброго человека?

— Боюсь, отец, вы не совсем меня поняли. Конечно, по большей части, ваши слова — чистая правда, все до последней буквы. Люди и впрямь редко делятся своей удачей.

— Тем больше чести тому, кто делится, — вставил Натан.

— Ах, но видите ли, даже такой отличный парень, как мой друг Кавендиш не отдаст половину своей практики ни за что, ни про что. Он надеется получить возмещение.

— Возмещение, — повторил Натан. Голос его стал на октаву ниже. — И какое же? Я, хоть и не учился по книжкам, а все же всегда знал, что за всеми благородными словесами что-то да кроется.

— Ну, за все разом, то есть за то, чтобы принять меня партнером и потом оставить мне все дело, он запросил вознаграждение в триста фунтов.

Тут Бенджамин украдкой покосился на отца, чтобы выяснить, как тот воспримет это предложение. С размаху воткнув трость в землю, Натан оперся на нее и смерил сына взглядом.

— Знаешь что, можешь передать твоему достойному другу, пусть пойдет и повесится! Три сотни фунтов! Разрази меня гром, ежели я знаю, откуда их взять, даже если бы я был таким дураком, чтобы согласиться на этот грабеж!

И он задохнулся от негодования. Сын выслушал первые слова отца в угрюмом молчании — он ожидал этого взрыва и ничуть не страшился его.

— Думаю, сэр…

— Сэр? Какого черта ты называешь меня «сэр»? Это все твои светские замашки? Я просто Натан Хантройд и никогда не был джентльменом, зато честь по чести заплатил за все, что имею в этой жизни. Да-да, и продолжаю платить, хотя каково это мне, когда родное детище требует у меня триста фунтов, словно я корова какая-то, которую может доить первый встречный.

— Что ж, отец, — произнес Бенджамин в притворном порыве чувств, — тогда мне только и остается, что выполнить то, о чем я давненько подумываю — эмигрировать.

— Что? — переспросил отец, резко обернувшись к нему.

— Эмигрировать. Уеду себе в Америку или Индию, или еще какую-нибудь колонию, где молодым