По дороге обратно решили заехать на Ильчир. Сказано — сделано. Берега Ильчира были и в этот раз неприветливы, — сильный ветер не давал разгореться костру, и воду пришлось кипятить часа два. О рыбалке не могло быть и речи — ветер гнал по озеру рябь. В ущелье Иркута и в горах шел дождь. Поняв, что рыбалки не будет, Олег решил во что бы то ни стало поймать на крючок с леской утку. Зачем ему это понадобилось, он объяснить не мог. Подозреваю, он всегда был голодным. Он исчез на равнине среди травы и кочек, и спустя час появился без добычи — рыбы не было, а на приманку из хлеба дикая утка внимания не обращала.

Не знаю, почему эти места вызвали у меня странное чувство — восторг соединенный с печалью, — ветер, раздирающий горизонты плоскогорья, белые кони, пасущиеся вдалеке, рвущийся костер и панорама далеких зубчатых Саян. На вершинах ближайших сопок лежал снег. Было холодно. Наверное, все это будило во мне ту четвертинку татарской крови, что не давала мне покоя. Всю ночь ветер норовил сорвать палатку и унести её неизвестно куда — в Ильчир, в Саяны, к снежным барсам… Всю ночь я слушала его завывания и думала о том, как это здорово — очутиться здесь…

Утром я впервые заспорила со всеми, но это оказалось бесполезным — мне хотелось побыть здесь еще, но ребятам Ильчир не понравился, и мы поехали обратно в Тункинскую долину. Даня заманил их теплыми источниками курорта «Жемчуг». Я ехала молча, и уже не смотрела по сторонам, потому что все вдруг потеряло для меня свою прелесть — и кручи Иркута, и рыжие коровы, и синее небо, и даже то, что все мотоциклы вдруг перестали ломаться. Я молчала до тех пор, пока своими глазами не увидела, что такое «Жемчуг», — на ровном, как тарелка, берегу Иркута для туристов, словно для скота, были устроены загончики. Здесь резвились розовые ребятишки, загорали пузатые мужики в крохотных плавках, и хлопотали за приготовлением закуски дамочки в солнечных очках и розовых шляпках. Я посмотрела на все это и впала в уныние. Сидеть здесь три дня, плюхаться в лечебной грязи, нюхать вонь из туалета и стоять в очереди в бесплатный душ? Да ни за что!

Так мы разделились: ребята остались на 'источнике номер пять', а мы с Алексеем поехали в Нилову Пустынь просто посмотреть, что это за место. Странно, но как только мы отделились, нам стало значительно легче и даже, как будто, веселее. Мы накупили продуктов в Кырене, и рванули, в который уже раз, по дороге вдвоем. Я, Алексей и мотоцикл.

Нилова Пустынь оказалась крохотным санаторием в теснине между двух гор. Мы проехали его за две минуты. Потом переехали через реку и на том берегу нашли отличное местечко для стоянки. Мы ели, загорали, мылись в реке и даже немного порыбачили. А когда на реку опустилась ночь, мы достали заветную бутылочку вина и стали считать звезды…

Утром мы поехали по дороге дальше, — я слышала, что это место славится дацаном, который воздвигнут на необычном месте — у подножия удивительного песчаного холма, на который в незапамятные времена с небес спускался дух — в одной легенде фигурировал Будда, в другой — какой-то небесный нойон.

Оставив мотоцикл прямо на дороге, мы прошли через черные, высокие деревянные ворота на территорию святилища. Справа было несколько приземистых избушек — в одной из них приезжающие сюда на праздники ламы, по-видимому, ночевали, — здесь были настелены палати в два яруса, а во второй обедали, — здесь был стол со скамейками. Избушки были черными, закопченными и, несмотря на жару, могильно-холодными.

Дальше на склоне стояли непонятные культовые сооружения: домики — не домики, избушки — не избушки — тесные комнатки, низенькие, маленькие дверцы, — жить здесь могли только духи. Полузасохшие деревья были унизаны грязноватыми, выцветшими тряпочками. На ступеньках лежали истлевшие сигареты, разбитые рюмки, тряпье, прямо на стену кто-то кнопками приколол изображение шестирукого Шивы.

Синий дух безразлично зрел на нас демоническими очами и извивался всеми своими руками. А надо всем этим крупными буквами было написано следующее: «Путник! Это — подношения богам. И принадлежит только им. Не ты положил все это, не тебе брать. Не торопись в могилу».

И веяло от всего этого не величием, которого русский человек ждет от святого места, но мертвечиной, тленом вдруг пахнуло на нас, гибельным холодом и мрачной, черной силой, и лучше меня это почувствовал Алексей. Он потянул меня за руку.

— Пойдем отсюда. Муторно здесь как-то. Нехорошо.

Я не сопротивлялась — развивающиеся вязочки напоминали о пеленах, в которых заворачивают умерших, деревянные четки, привязанные к веревочкам, стучали, словно кости мертвецов, на земле валялся жертвенный треножник, а кругом белели черепа животных. И было здесь так тяжело, что у меня перехватило дыхание. Мы осторожно попятились и повернули назад. Я еще раз обернулась: за жилищами духов начинался песчаный холм — его склон уходил куда-то вверх, но куда вел этот путь, мне почему-то узнать не хотелось. В этот момент я поняла одно — даже некрещеные мы, русские, — в душе христиане и от святых мест ожидаем чего-то светлого, ясного. Чтобы ввысь, в горний мир устремлялся храм, чтоб на душе становилось легко и радостно, и чтобы мысли были о спасении, но не о тлене.

На «Жемчуг» мы вернулись только на следующий день. Наше возвращение было встречено дружным хрюканьем.

— Мы тут ничего не делаем, лишь в лечебной грязи валяемся, как поросята, да отмываемся поле нее, — сообщили парни.

Предложение ехать домой было встречено одобрительными возгласами. Наше путешествие закончилось так быстро, что я даже и сообразить-то ничего не успела — мы готовились к нему всю зиму, а оно промелькнуло, как мелькает железнодорожный вокзал маленького города за окошком скоростного экспресса.

Неужели это все?

Всю ночь по приезде домой мне мерещились кони, мотоциклы, костер в ночи, степь и ветер, тот, что рвет горизонты, раздувает рассвет и зовет за собой в дорогу. Я просыпалась и видела лишь распахнутое