боку на бок, завидуя похрапывающему Алексею, который оправдывал свое собственное изречение: меньше читаешь — здоровее будешь, и спал безмятежным сном хорошо уставшего человека.
Он растолкал меня, когда было только семь утра. Несмотря на ранний час, палатка уже успела нагреться, и было душно. Оказалось, что у нас отчего-то распухли лица и отекли кисти рук, — пальцы стали толстыми и неловкими. Завтракать пришлось на ходу, — мы гуляли вокруг палатки с кружками чаю в руках, за каждым из нас летело серенькое облачко комаров, но кусать успевали только самые прыткие.
Я заметила, что много времени у нас уходило на сборы, — Алексей тщательно упаковывал каждую сумку, а потом в определенном порядке крепил их на мотоциклах.
Можно было бы нарушить порядок, но тогда обязательно что-нибудь оставалось непристегнутым. Оказалось, что среди наших немногих вещей легко можно потерять все, что угодно — теплое трико, таблетки, фонарик, бандану и даже котелок. Все нужное оказывалось внизу, а сверху были навалены ненужные вещи. Если Алексей перекладывал вещи так, чтобы под рукой было именно то, что нужно, то вскоре мы понимали, что эти вещи уже совсем не нужны, а нужно то, что снова лежит на самом низу.
К обеду я стала ненавидеть бабочек. Не знаю, какие уж там биоритмы регулируют их численность, но в этот год их было много, так много, что через какое-то время я уже без сожаления давила их колесами — никакая сила не могла их заставить взлететь. Они белесым ковром покрывали обочины, облепливали берега ручьев и речек, лезли в лужи. Но главное, — тысячи и тысячи их кружились над дорогой, вылетая на теплый асфальт из сырого полога леса. В любовном экстазе они исполняли свой последний смертельный танец, кружились в прозрачном, солнечном воздухе в бездумном хороводе, чтобы через мгновение размазать свои желтенькие кишочки по моему шлему, по куртке, по мотоциклу. Я стала подумывать, что в этом, наверное, и заключается весь смысл их коротенькой беззаботной жизни — вылупиться из куколки, вылететь на трассу и умереть. В-вам! — это резонировало стекло шлема, когда в него врезалась бабочка. Шпок! — это бабочка разбивалась о куртку. Тынь! — это еще одна размазывалась по шлему. Но «Уралу» было все нипочем, — двигатель пел, на асфальте далеко впереди то и дело разливалось море воды — это было миражом, не раз и не два я начинала притормаживать, чтобы убедиться, что ехать безопасно, но асфальт был сухой и белый, а океан воды оказывался шуткой нагретого солнцем воздуха. Алексей впереди танцевал на «Соло» словно бы даже чуть-чуть над дорогой, я видела его белый шлем, плечи с кожаными погончиками косухи и сумки, из-за которых казалось, что мотоцикл в два раза больше. Вся эта махина держалась на тоненьком колесе, которое бежало по дороге вперед, я смотрела на него и все время хотела догнать. Но «Соло» уходил все дальше и дальше, и я успокаивалась, оставляя ручку газа в покое.
Следом за Алексеем по белому асфальту бежал солнечный зайчик, — отсвет от зеркала заднего вида, он тоже играл в догонялки. Зайчик мелко дрожал, когда «Соло» попадал в ухабы, и несся что есть духу вслед за мотоциклом, когда дорога становилось ровной. Иногда я старалась посмотреть, а бежит ли такой же зайчик за мной, оборачивалась, но мотоцикл начинал вилять, и я хваталась за руль, удерживая «Урал» на дороге.
О чем я думала на больших перегонах? Да ни о чем конкретно и обо всем сразу: об Алексее и о работе, о мотоциклах и о том, что если мой переделанный «Урал» выйдет из строя, но наладить его будет трудно — двигатель входил в раму с таким «миллиметражом» что на дороге вдвоем мы его вынуть не сможем. Иногда я впадала словно в транс — непонятное, смутное состояние, кода ты полностью контролируешь все, что происходит на дороге, но при этом не отдаешь себе отчета в том, что происходит с тобой. Я приходила в себя от того, что на дороге появлялась встречная машина или Алексей начинал мигать поворотником, и даже не могла вспомнить, о чем я думала, и что происходило на моем пути за это время.
Один раз я увидела потрясающую по своей красоте картину. Это можно было принять за галлюцинацию, за горячечный бред больного тифом, если бы это не было так потрясающе прекрасно: мы неслись вперед по шоссе, а по грунтовой дороге наперерез нам бежали, нет, не бежали, летели, еле касаясь копытами земли и крыльями расправив гривы и хвосты, два чудесных коня. Они были серыми в яблоко, серебряные гривы развевались на ветру. Позади оставались распахнутые ворота завода, и кто-то бежал и что-то кричал вслед в безуспешной попытке вернуть… Они были чем-то похожи на нас, и было в их побеге что-то такое, от чего у меня перехватило дыхание, и словно что-то свело в солнечном сплетении. Тоска и печаль, красота и мечта, радость и трагедия, — все сплеталось в этом безудержном рывке.
И я в один миг увидела все: раздувшиеся ноздри и гладкую мускулатуру на груди, волоски гривы, которые заплетал вольный ветер, и капли слюны на губах. Я не могла видеть все это на таком расстоянии, не могла, но — видела. И ничего нельзя было с этим поделать. И сами собой на ум пришли строчки, которые пелись когда-то давно:
Опомнилась я не сразу, а когда остановились отдохнуть, я спросила Алексея, видел ли он коней. Оказалось, нет…
В первый раз нас остановили на посту ГИБДД на въезде в Красноярский край. Я вслед за Алексеем свернула на обочину и заглушила мотоцикл. Честно говоря, когда мы поехали, у нас были серьезные опасения по поводу моего мотоцикла. Дело в том, что мотоцикл с коляской, а именно так был зарегистрирован мой мотоцикл, категорически запрещен заводом изготовителем к эксплуатации без коляски. А у меня разве что заднее колесо переделано не было. Я несколько раз пыталась как-то разрешить этот вопрос, но местные гаишники были резки: переделке можно было подвергать только бак и сиденье. Все, что относилось к рулевой, к ходовой и к тормозной системе переделывать нельзя. Точка. Я уже не говорю об отсутствующей коляске. Был, конечно, где-то там, на западе таинственный город Серпухов, в котором производили экспертизу переделок и узаконивали их, но это было из рубрики «мечта миллионера», проще было на Луну слетать. Талон техосмотра мы нагло купили. У кого и как, история умалчивает. Настал момент истины — или мотоцикл у меня отберут, или все будет нормально.
— Сержант бур-бур… бур… бур… документы… — все что я смогла расслышать от подошедшего гаишника. Передо мной был рослый молодой мужчина приятной внешности, и даже глаза были осмысленными и не были похожи на служебные пуговицы.
Я вежливо поздоровалась самым приятным голосом, на который была способна, и стащила с лица бандану. У гаишника глаза полезли на лоб, а я, довольная произведенным эффектом, слезла с мотоцикла и протянула ему документы. Напрасно я беспокоилась о каких-то циферках в свидетельстве о регистрации, он посмотрел на документы мельком и забегал вокруг мотоцикла в восхищении.
— А это заводское? А крышки цилиндров полированные — это на заводе такие делают?
А ребра охлаждения такие ровные — неужели стали делать такое литье? А что, теперь такие вилки ставят? А амортизаторы? Они же жесткие для одиночки!
Он был в таком восторге от меня и от мотоцикла, что мне было стыдно врать, но пришлось, а куда мне было деваться? Признаться, что мой мотоцикл — вне закона?
Да заводской, ответила я ему, да, крышки полировали сами, хотя уже и такие на заводе в Ирбите делают, ребра охлаждения доведены до идеального состояния напильником, да, вилки теперь ставят такие, а на амортизаторах конструкция сохранена, зато пружины стоят более мягкие.
Он расспросил, куда и откуда мы едем, вручил мне документы и козырнул:
— Счастливого пути!
Я повернулась к «Уралу» и обнаружила, что мотоцикл стоит, наклонившись, минимум, на сорок пять градусов. Однако, подножка отогнулась, надо было потолще ставить.
Я топнула по кику, перекинула ногу через сиденье и рывком подняла оппозит в вертикальное
