его. Голова Хашика мелко тряслась, и руки тряслись, а глаза были мутными.

– Чиво – карга? – Бруна отскочила от занесенного кулака, который, впрочем, тут же вяло опустился. – Как моложе была, так каргой не называли? Чуть попадусь на глаза – хватали и к себе тянули? Забыли, что ли?

– Тише ты, – сморщился Хашик, оглядываясь. Они стояли возле угла господского дома, неподалеку от бревенчатой пристройки, в которой обитал лекарь. Двое монахов, сидящие за столом под дверями паласа, насмешливо глядели на них. – Лучше емкость мне дай.

– Чиво – тише? – ключница, подбоченясь, снизу вверх глядела на лекаря и вопила ему в лицо: – Каку емкость вам? Тогда – «милочка» да «красавица моя»? Тогда – «пойдем, я тебе про новую рецепту расскажу»? А теперь – «дай бутыль, карга»? Во, видели?! – она сунула Хашику под нос кулак, а после плюнула ему на сапоги.

– Ты как смеешь, старуха? Да ты кто такая? – Лекарь качнулся, моргая красными веками. – Ты знаешь, кто я? Я – господин лекарь, я в самой Форе в семинарии обучался! Я таких видел… я с такими людьми за одним столом сиживал, каких ты… Да ты… я господам на тебя… емкость неси, дура!

– Чиво – господам? Пьяница старый, господа вас давно не слухают! Пошли вон отседова, больше не получите ничиво! Я, думаете, не видала? У вас же давно завяло там все, всю силу в бутыль спустили, а лезете к ней, позорите меня на глазах у всех! Кто второго дня Хлойку у кухни зажимал?! Я здеся – ключница, я за хозяйство в ответе перед господином управляющим. Пошел прочь! Ни капли больше! Да я сама на вас господам пожалуюся, как вы кувшин отжимки из подпола уволокли, поглядим, кого они больше послухают… Теперича, когда старый господин у вас на руках умре…

Монахи негромко рассмеялись. Бруна снова плюнула, развернулась и пошла прочь, грозно ворча. Лекарь стоял, руки его ходили ходуном, голова тряслась, а в глазах блестели слезы. За столом Шарпа склонился к Одлику, зашептал. Молодой монах вновь рассмеялся. Не глядя на них, Хашик побрел к своему дому необычной походкой: не отрывая подошв от земли. Перед дверью старик остановился, увидев, что дорогу ему заступил незнакомый юнец.

– Простите, господин, – произнес он, кланяясь. – Ненароком услыхал, как вы с этой бестией разговаривали…

Лекарь лишь молча махнул рукой и попытался пройти дальше, но юнец не сдвинулся с места.

– Ты кто таков? – спросил наконец Хашик.

– Мы с дружком моим, вагантом, старого господина и внучку его сюда привезли.

– А, вон оно что. Ладно, иди себе, – сказал Хашик. Парень отступил, лекарь трясущейся рукой открыл дверь и шагнул в темный дом. Ему предстоял тоскливый вечер и, скорее всего, бессонная ночь, полная звуков непонятной природы и светящихся пятен, пляшущих перед глазами. Старик вдруг промычал что-то и отмахнулся рукой от кого-то невидимого. Он уже забыл про незнакомца – не оборачиваясь, начал закрывать дверь, когда Дук Жиото сказал ему в спину:

– Не привычны мы к такому холоду, думали согреться чуток, бутылочку распить, да дружок мой подевался куда-то. А одному несподручно, так я ищу, кто бы разделил со мной… – он не договорил. Широкая, но слабая и трясущаяся рука сграбастала его за шиворот, притянула ближе; горячее дыхание, наполненное духом того, что было выпито вчера, лизнуло лицо, и старик сказал севшим голосом:

– Ну так неси!

Вино Дук купил у Бруны. Ключница начала было что-то бухтеть, но тут же заткнулась, когда он показал ей монету, и без разговоров выдала бутыль.

В пристройке имелось три комнаты, ту, что ближе к господскому дому, Хашик именовал «кабинетом». Одна стена ее была каменная и замазана известью – эта часть жилища лекаря примыкала к паласу.

Старик, содрогнувшись всем телом, махнул рукой, словно отгонял кого-то, стоящего посреди комнаты. Дук с любопытством наблюдал за ним. Вращая глазами, лекарь зашептал: «Оставь меня, тварь! Оставь!» Отобрал у Жиото бутыль, нашел на полке треснувшую чашку, еле-еле справился с пробкой, налил, колотя горлышком о глиняный край. Залпом выпил и привалился плечом к стене. Склонил голову и закрыл глаза.

Дук огляделся. Полки вдоль стен, покосившийся, заваленный высохшими кореньями и листьями стол, лавка и колченогий табурет. Жиото принюхался к затхлому духу, взял с полки вторую чашку и сел.

– Огня бы, – сказал он.

– Сейчас, сейчас… – даже в полутьме было видно, как расцвел Хашик. Он поставил бутыль и прошел в дальний конец комнаты, волоча ступни по полу с превеликими усилиями, будто чугунные. Чиркнул кремень, и лекарь вернулся, держа зажженную свечу на осколке тарелки.

– Как вас зовут, юноша? – спросил он, садясь напротив Дука. Лицо старика порозовело.

К бывшему младшему тюремщику никогда не обращались как к господину, на «вы», и он приосанился.

– Дук Жиото я. Из Форы.

Он взял бутыль, и лекарь встрепенулся. Глаза с красными веками ревниво наблюдали за тем, как Жиото разливает вино. Хашик удовлетворенно вздохнул, увидав, что его посудина заполнилась до краев, а гостя – лишь на треть.

– Выпьем за ваше здоровье, юноша, – торжественно произнес лекарь, поднимая чашу. Рука его уже почти не тряслась.

Дук благодарно кивнул, пригубил вино и поставил на стол. Лекарь свою чашу осушил до дна, глянув на Жиото, пробормотал: «Меня этим вечером жажда отчего-то одолела…» – и опять налил себе. Отпил до половины, вздохнул и откинулся на лавке, привалившись к стене.

– Курите ли вы, Дук?

Жиото помотал головой. Старик ладонью разгреб кучу листьев на столе, нашел тряпицу, положил ее перед собой и развернул – внутри оказались плохо перемолотые табачные листья.

– Что ж вы так, зря, зря, – Хашик извлек откуда-то из складок засаленной одежды трубку с коротким