– Кто это? – спросил мастер. – Юный… – вдруг он понял, что не может больше так обращаться к этому карле. – Гарбуш, ты слышишь? Кто она?

– Моя невеста, – ответил гномороб. – Полетит с нами на малом ковчеге.

Он не спрашивал и не просил, а ставил мастера в известность – и Бьёрик не нашел, что возразить.

Появился Лейфа с лекарем, ворчливым старым Варриком. Тот, отодвинув Гарбуша, присел на край койки, положил рядом свою сумку и расстегнул платье на раненой.

Толстый человек вдруг сдвинулся с места. До того он стоял неподвижно, Бьёрик даже забыл про него и теперь вздрогнул, когда толстяк, шагнув к койке, толкнул лекаря в спину. Когда Варрик свирепо обернулся, человек глухо спросил:

– Маленькая сестричка будет жить?

– Будет! – задребезжал Варрик, вскакивая. – Будет! Если ты, толстая жопа, прекратишь отвлекать меня и уберешься отсюда!

Старик пнул толстяка кулаком в колено, плюнул ему под ноги, погрозил и вновь склонился над раненой.

Брови Бьёрика поползли вверх. Только теперь он понял, что это не карлица, вернее, карлица, но не в том смысле, в каком думал мастер; она – человек, человеческая женщина, просто крошечная.

Толстяк шагнул к проходу в стене, и Гарбуш вскинул голову.

– Вач, стой!

Тот замер в проломе.

– Ипи умрет, – сказал Гарбуш. – Мы все умрем, если ты не поможешь.

– Надо идти, – буркнул толстяк. – Спас сестричку. Теперь должен идти.

– Почему?

– Ждут, – неопределенно откликнулся Вач.

В мастерскую вошел Доктус Савар.

– Добрый мастер, я приказал разжечь печи и открыть трубы, – с порога обратился он к Бьёрику. – Емкости уже наполняются. Кому-то надо подняться на поверхность.

– Но как мы теперь… – начал Бьёрик.

Гарбуш перебил его:

– Через этот ход. Нельзя идти большим отрядом. Будет только хуже, нас заметят, – он повернулся к Вачу. – Ты пока не спас ее. Хочешь, чтобы маленькая сестричка осталась жива? Тогда помоги мне еще немного.

– И я с тобой! – закричал Дикси.

– Нет, ты останешься. Пойдем мы с Вачем.

– Но ведь тогда ты не попадешь на ковчег, – сказал Бьёрик. – Мы попробуем дождаться тебя, но если эти чернокожие ворвутся внутрь… ты можешь не успеть.

Гарбуш не слушал – он смотрел на Вача.

Ближе к окраине, где жили бедняки, текла обычная жизнь, но в верхних кварталах, раскинувшихся вокруг Универсала, большинство зажиточных горожан в спешке уехали – до поры до времени, пока чары не разберутся со своими делами. Улицы опустели, даже стражников не было видно.

Дук Жиото воспользовался этим. Дверь он сломать не смог, но после долгих усилий открыл окно. Увидел оставленный кем-то факел, зажег, осмотрел кухню – ничего интересного, – нашел в кладовой снедь, поел и поднялся на второй этаж.

Он долго ругался, обнаружив, что хозяева забрали все ценное, но после разыскал сундук, задвинутый за кровать, а в нем – серебряную посуду.

Сумка с драгоценностями, отобранная у Альфара, была наполовину пуста. В нее поместился большой кубок, несколько ножей и двузубых вилок. Жиото долго перебирал тарелки и чаши с выгравированными узорами, мучаясь от жадности, безуспешно пытался впихнуть в сумку. В конце концов сунул за пазуху большое овальное блюдо, на котором мог уместиться целый поросенок. У кровати нашел брошенный впопыхах темно-красный кафтан, подбитый мехом, с длинными широкими рукавами, нацепил его на себя и направился вниз. В округе полно домов, где-то могли остаться более мелкие и ценные предметы.

Он отодвинул засов на двери, сделал шаг – и получил ножом в живот.

Вернее, до живота острие не добралось, лязгнуло о посудину за пазухой. Дук выхватил меч, трое бродяг попятились. Долговязый, ударивший Жиото, поднял перед собой два ржавых мясницких ножа. Другой, с бельмом на глазу, держал дубинку, у третьего, кривоногого тощего старикашки, был молоток – не очень тяжелый, но с длинной рукояткой.

– Прочь, твари! – заорал Жиото. – Грабители, мразь! Прочь, или позову стражу! – он попытался рубануть старикашку, но тот увернулся.

Дук встал спиной к стене.

– А эта… – сказал долговязый. – А ты же ж не хозяин.

– Хозяин! – выкрикнул Дук.

– Та не… – протянул бродяга. – Я тутошнего хозяина помню, Бурут его кличут. Жена еще у него красива, толста така – страсть. А как же ж ее…