— Прекрасно, сколько в этом мечтательности, чистоты, поэзии. Музыка — вот ваш путь, милая девушка… Прямой и единственный. Теперь вот что… Я уезжаю. На месяц.
Он положил на стол пакет:
— Здесь рекомендательное письмо директору консерватории из Комиссариата просвещения и немного денег. Все будет хорошо. До свидания. Желаю вам счастья.
Она проводила его и сказала:
— Все было сои… Страшный сон. Игорь… И все, что он мне внушил… Я проснулась…
И впервые на лице девушки мелькнула улыбка.
22
Бирк оправдывал доверие ГПУ. Переписка между Артамоновым, Щелгачевым и Якушевым наладилась. Колёсников получал от Бирка пакеты, приходившие с дипломатической почтой, и передавал Якушеву. Внешний вид пакетов и шифровок показывал, что они побывали в руках чиновников эстонского министерства иностранных дел и в штабе эстонской армии. Видимо, там не очень доверяли эмигрантским организациям, да и трудно было верить русским монархистам, которые все ещё считали Эстонию Эстляндской губернией.
— Между прочим, о стиле ваших писем, — заметил Старов. — Все эти «уповая» и «повергая к стопам» хороши в меру, но не надо пересаливать. Надо дать понять, что «Трест» работает в советских условиях и невольно поддаётся стилю, принятому у нас.
23
В вагоне было холодно, он был старый, его трясло и мотало.
Якушева клонило ко сну, он засыпал и пробуждался от холода и снова возвращался к мысли о том, что он, после всего пережитого, вновь едет за границу. Утром он будет на границе, там контроль паспортов. Потом Рига, и ему предстоит встреча с людьми, которые недавно действительно были его единомышленниками.
Теперь он думал о них — «они», а ведь ещё не так давно это было для него «мы». То, что ему доверили Дзержинский, Артузов, Пилляр, Старов сложную задачу — проникнуть в Высший монархический совет, — довершило перемену во взглядах. Якушев думал о монархистах «они», «они», то есть враги, и это после всего, что он пережил и передумал. Он понимал трудность задачи — не все же в белой эмиграции так легкомысленны, как Артамонов, не все ослеплены ненавистью к Советам, как какой-нибудь Щелгачев. Якушев понимал, что ему придётся столкнуться и с опасными противниками, к тому же видевшими в каждом приезжем из России агента ЧК.
Две ночи в вагоне были почти бессонными. Якушев размышлял, как повести себя с первой встречи. Артузов и Пилляр правы — надо держать себя независимо, не поддакивать, а вступать в спор, показать себя представителем мощной подпольной организации, заговора, за которым стоят десятки, сотни влиятельных, самоотверженных заговорщиков. «Они хотят вам верить и поверят, — говорил Артузов накануне отъезда Якушеву, — для эмигрантов сильная подпольная организация внутри Советской страны — это козырь. „Трестом“ можно козырять перед иностранцами, да и все иностранные разведывательные отделы штабов тоже пожелают поставить на эту карту…»
Однако как все сложно, надо много обещать и ничего не давать, сталкивать «их» между собой, играть на амбиции всех этих господ Марковых, ширинских-шихматовых, многое решать на месте, по обстоятельствам. «Именно поэтому выбор пал на вас, — вспомнил Якушев заключительные слова Артузова перед отъездом. — У вас достаточно самоуверенности, хорошей самонадеянности. Помните, вы ведёте большую игру против врагов нашей страны и её народа. Будьте осторожны и вместе с тем решительны».
Якушев не предполагал, что его будет волновать самый переезд границы, хотя все было благополучно, пограничник вернул ему паспорт и пожелал счастливого пути. Латвийские пограничники обошлись с ним не слишком вежливо. Офицер, в котором легко было узнать бывшею офицера царской армии, хмуро спросил о цели поездки. Якушев ответил, что едет транзитом и не обязан сообщать о целях поездки, но, так и быть, скажет:
— Я еду на ярмарку в Кенигсберг, но буду и в Берлине. А в Риге остановлюсь на несколько часов.
Повертев в руках паспорт, офицер вернул его и ушёл.
Якушев перешёл в другой, латвийский вагон. Пассажиров было мало, они с любопытством поглядывали на человека, едущего из Советской России, но заговорить никто не решался. До Риги доехал спокойно. В Риге, на перроне, он увидел Артамонова и, не здороваясь, как было условлено, уехал прямо в гостиницу.
Едва только успел войти в номер, послышался стук, и Якушев очутился в объятиях Артамонова. Они троекратно поцеловались.
— Бог мой, я уже потерял надежду вас видеть живым и здоровым.
— Да… тиф. Но сердце крепкое, выдержит и не то.
— А мы вас заждались… Ну, рассказывайте!
— Я бы предпочёл слушать вас… Надеюсь, никто в Риге не знает о моем приезде?
— В Риге — никто, кроме меня и Арапова. Вы его, вероятно, знали. Он тоже из лицеистов, из конногвардейского полка, племянник Врангеля.
Артамонов начал с того, что в эмигрантских организациях, как всегда, сплетни, интриги, бестолковщина. Не все осторожны, много болтунов, и потому о предстоящем приезде руководителя «Треста» знают немногие.
— Отношение к «Тресту»?
— Старцы, как всегда, рутинёры, боятся провокации. В общем, в Монархическом совете главная персона Николай Евгеньевич Марков, доверенное лицо «Верховного», Николая Николаевича. Он согласен с вами встретиться.
— Марков? «Согласен»… Поразительно, мы работаем в сердце России, в нашем распоряжении беззаветно преданные люди, мы связаны с воинскими частями, возврат к монархии предрешён, а он «согласен встретиться»… Знают ли о нас члены императорской фамилии?
— Сомневаюсь. Когда вы в Берлин?
— Хоть сейчас…
— Есть вечерний поезд. Мы едем с вами, я и Арапов… Как тётушка моя, Варвара Николаевна?
— Жива, здорова. Хороша собой и по-прежнему кокетлива. Не пишите ей. Так спокойнее.