Бирк снял пальто, пошёл за Колесниковым в комнату, похожую на столовую. За столом сидел человек. Он поднялся и протянул ему руку. В смущении Роман плохо разглядел его: запомнились лишь шелковистая тёмная бородка и глаза — большие и синие.

— Роман Густавович? Так?..

Бирк узнал голос человека, который говорил с ним по телефону. У него перехватило горло. Он заговорил сбивчиво, сильно волнуясь, но Артузов ободряюще, даже ласково смотрел на него, и Бирк постепенно успокоился. Рассказал о том, как после победы контрреволюции в Эстонии он скрывался, затем нашёл своего дядю, легализовался и в конце концов устроился на службу в министерство иностранных дел буржуазной Эстонии.

— Никогда не отличался твёрдостью характера, был молод, не имел опыта подпольщика, потерял связи с товарищами… И то, что переживаю теперь, — это возмездие мне за мою ошибку. Пока я был просто чиновником, исполнял незначительную работу в министерстве, меня не так мучили угрызения совести, хотя эта работа не подходила мне, бывшему командиру полка эстонской Красной Армии… Но вот меня послали в Москву. Я стал атташе посольства по печати, узнал, какие усилия прилагает советская власть, чтобы залечить раны империалистической и гражданской войн. Было тяжело, когда внутри страны меня рассматривали как типичного буржуазного дипломата маленькой державы — прислужника Антанты… Короче говоря, я это терпел, но меня ожидало нечто худшее. Лауриц, по распоряжению из Ревеля, решил втянуть меня в секретную работу, попросту говоря в шпионаж… Остальное вы знаете. Я сделал вывод из разговора с моим командармом Августом Ивановичем… И позвонил… Вам?

— Да. Это я ответил вам по телефону. Моя фамилия Артузов.

— Я слышал о вас.

Бирк достал из кармана какую-то книжку в переплёте и положил на стол. Из другого кармана он вынул пакет, адресованный Политическому совету МОЦР. Положил его рядом с дипломатическим паспортом.

— Вот пакет Лаурица. Он требует от контрреволюционной монархической организации шпионских сведений. Вот мой дипломатический паспорт. Я отдаю его вам и понимаю, что меня можно арестовать и судить. Но я говорю это не как чиновник эстонской дипломатической миссии, а как ваш единомышленник.

Артузов взял пакет, адресованный МОЦР. Дипломатический паспорт по-прежнему лежал на столе.

— Вчера мне было сказано, что я откомандировываюсь в Ревель, в министерство иностранных дел. Мои отношения с майором Лаурицем не устраивают посла. Я долго думал: как поступить? И вот решил — пусть моя судьба будет в ваших руках. Судите меня, я приму любое наказание. Но одно знаю, убеждён, что со мной поступят справедливо. Но если мне поверите, есть и другой выход: я возвращаюсь в Ревель, в министерство, и в меру моих сил буду помогать вам рушить козни, которые изобретают лаурицы — лакей Интеллидженс сервис. Я буду это делать по убеждению. Это будет моё возмездие за смерть Кингисеппа, Креукса и других товарищей.

Прошли, может быть, секунды, но для Бирка они тянулись долго, очень долго… Артузов и Колёсников молчали.

Дзержинский предоставлял широкую инициативу своим сотрудникам. Он знал, что в их работе могут возникать такие положения, когда надо не только принимать решения мгновенно, но также мгновенно и действовать. Вместе с тем он придавал огромное значение умению наблюдать и анализировать чувства человека, судьбу которого решаешь, отличать искренность от лжи.

Именно такой случай и возник сейчас в работе Артузова.

Он вглядывался в лицо Бирка, вслушивался в его голос, чуть дрожавший, и понял, что решать надо немедленно. Как поступить? Оттолкнуть? Ободрить? Не будет ли это ошибкой? И Артузов решил:

— Спрячьте паспорт. Мы вам верим. Никогда не поздно вернуться на честный, прямой путь и служить революции. Мы принимаем вашу помощь.

— Да?.. — Бирк был так взволнован, что не находил слов. — Что я должен сказать им? Они спросят меня, как МОЦР отнеслась к записке с вопросами?

— Вы скажете: они очень довольны тем, что наконец будет налажена связь с Ревелем и эмигрантами с помощью эстонской дипломатической почты; МОЦР просит как можно скорее организовать тайный пропускной пункт — «окно» на эстонской границе — и организует безопасный переход через границу с советской стороны. Что касается вопросов эстонского штаба — скажете, что это потребует времени. Ответ будет при следующем свидании. Если будет необходимость ещё раз увидеться до вашего отъезда в Ревель — вот телефон. Вам следует позвонить в десять утра, разумеется не из миссии. Вот пакет для Гудовича в Ревель. До свидания, товарищ Бирк.

Роман Бирк в тот же день вручил Лаурицу пакет для графа Гудовича и точно передал на словах то, что сказал ему Артузов об ответах на вопросы.

— Какое ваше впечатление? Это серьёзные люди?

— О да… Очень.

— Вы ещё встретитесь с ними до отъезда, я надеюсь?

— Как вам будет угодно, господин майор.

Между тем Артузов доложил Дзержинскому все, что произошло при свидании с Бирком. Доложил и о том, какого мнения об этом человеке Август Иванович Корк.

— Я уверен, что помощь Бирка будет ценной для «Треста».

— Зерно, брошенное в хорошую почву, не пропадает, — сказал Дзержинский. — Человек, однажды познавший свободу, будет тосковать по ней, и, если это честный человек, он вернётся к нам навсегда.

Вышло так, как сказал Дзержинский. С той поры и до последнего года жизни Роман Бирк самоотверженно помогал советской власти бороться с врагами.

Был первый час ночи, у Якушева зазвонил телефон. В таком часу ему обычно никто не звонил. Он взял трубку и услышал голос Стауница:

— Я вас должен видеть немедленно. Нахожусь от вас в двух шагах, прошу вас выйти ко мне.

«Что могло случиться? — подумал Якушев. — Неужели кого-нибудь арестовали? Но это невероятно».

Он обычно ложился поздно и ещё не успел раздеться. Через несколько минут спустился вниз, увидел Стауница. Тот сидел в сквере на скамейке и поднялся навстречу:

— Игорь покончил с собой. Бросился в пролёт лестницы с пятого этажа. Готов…

— Когда это произошло?

— В девятом часу. Вечером… Он говорил мне, что за ним следят.

— Давайте разберёмся, — стараясь сохранить спокойствие, сказал Якушев и сел на скамейку. — При нем были какие-нибудь документы, что-нибудь компрометирующее «Трест»?

— Абсолютно ничего.

— Он оставил записку?

— Нет. Я проник в его комнату под видом родственника, застал милицию. Понял, что никакой записки не было. Все произошло внезапно. Он жил на пятом этаже, снимал комнату у какой-то старухи. Уходя, сказал ей, что скоро вернётся. Вышел на площадку и…

— Как вы узнали об этом?

— Он позвонил мне, и мы условились встретиться в восемь часов у его дома. Собирались в кинематограф. Я немного опоздал. Подошёл к подъезду, его нет. Я разозлился и пошёл в подъезд. И тут увидел: он лежит, вокруг люди.

— И вы только сейчас дали мне знать?

— Хотелось выяснить все обстоятельства.

— Вот к чему ведёт легкомыслие. Вы привлекаете в организацию человека неуравновешенного, какого- то анархиста, психопата только потому, что он сидел с вами в лагере…

— Тогда он был вполне уравновешенным. И потом, когда он решил, что монархия — единственный выход, рассуждал вполне здраво.

— И дал браунинг девчонке и подбивал её на теракт?

— Я ей запретил категорически.

— Запретили. Она могла не сказать вам. И что бы было?