— Почему разговоры о политике вызывают у тебя такую неприязнь? — спокойно спросила она, словно он был ребенком, устроившим истерику.
— Не неприязнь… мне просто неинтересно. — Он рылся в корзине с грязным бельем, вытаскивая смятую одежду, искал ключи в карманах брюк. — Мне неинтересна политика — вот, я наконец сказал. Неинтересна ни капли!
— Серьезно?
— Да, серьезно.
— И даже в университете была неинтересна?
— Особенно в университете! Я просто притворялся, что это не так, потому что вынужден был это делать. Помню, сидел там с вами в два часа ночи, слушал Джони Митчелл [62], а какой-то клоун тем временем все бубнил и бубнил что-то про апартеид и ядерное разоружение или про то, что из женщин делают сексуальные объекты… а я сидел и думал: блин, ну как же скучно, неужели нельзя поговорить… не знаю… о семье, музыке, сексе, о чем угодно… о людях, например…
— Но политика — это и есть люди!
— Эм, ты хоть понимаешь, что значит эта фраза? Какая-то бессмыслица, просто красивые слова…
— Это значит, что мы тогда много чего обсуждали!
— Неужели? А я помню только то, что в те золотые деньки многим очень нравилось выпендриваться — особенно парням, конечно, которые разглагольствовали о феминизме, чтобы поскорее забраться какой- нибудь девчонке в трусы. Они лишь твердили очевидное: Мандела — хорошо, ядерная война — плохо. Как ужасно, что кто-то там голодает…
— Всё было не так!
— И сейчас всё то же самое, только темы другие. Теперь все долдонят про глобальное потепление и про то, что Блэр продался!
— А ты не согласен, что это так?
— Согласен! Да! Мне просто хотелось бы для разнообразия услышать, чтобы кто-нибудь из моих знакомых, хоть один человек, вдруг сказал: «А знаете, Буш не такой уж дурак», или «Слава богу, что хоть кто-то нашел в себе силы противостоять этому фашистскому диктатору», или «А кстати, я просто обожаю свою новую большую машину». Потому что, даже если они окажутся неправы, нам хотя бы будет о чем поговорить! И это хоть как-то умерит самодовольство остальных, и будет хоть какое-то разнообразие среди сплошных разговоров об оружии массового уничтожения, школах и чертовых ценах на недвижимость!
— Эй, ты и сам обсуждаешь цены на недвижимость!
— Знаю! И я сам себе уже надоел! — Его крик эхом разнесся по квартире. Он швырнул в стену вчерашнюю одежду, и они замерли в темной спальне с опущенными шторами и неприбранной кроватью.
— А я тебе тоже надоела? — тихо проговорила Эмма.
— Не говори глупости! Я не то имел в виду. — Внезапно почувствовав усталость, Декстер сел на кровать.
— Но это правда?
— Нет. Ты мне не надоела. Давай сменим тему, ладно?
— А о чем ты хочешь поговорить? — спросила она.
Ссутулившись на краю матраса, он закрыл лицо ладонями и выдохнул сквозь пальцы:
— Мы пробуем всего полтора года, Эм.
— Два.
— Ну два. Не знаю. Я просто… не выношу, когда ты на меня так смотришь.
— Как?
— Когда ничего не получается. Как будто я во всем виноват.
— Неправда!
— Но я себя именно так чувствую.
— Извини. Прости меня. Я просто… разочарована. Я очень хочу этого — вот в чем дело.
— Я тоже!
— Правда?
Он взглянул на нее обиженно:
— Конечно!
— Потому что сначала-то не хотел.
— А теперь хочу. Я люблю тебя. Ты же знаешь.
Эмма подошла к кровати и села рядом с Декстером. Некоторое время они сидели, опустив плечи и взявшись за руки.
— Иди ко мне, — ложась спиной на матрас, сказала она, и он последовал ее примеру, свесив ноги с кровати. Сквозь шторы просочился луч бледного света.
— Извини, что я сорвалась, — проговорила она.
— И ты меня извини… не знаю за что.
Она взяла его руку и прижала к своим губам:
— Знаешь, я думаю, нам стоит провериться. Сходить к специалисту по планированию семьи или кому-то вроде него. Нам обоим.
— У нас все в полном порядке.
— Я знаю. Это просто чтобы удостовериться.
— Два года — не так уж долго. Может, подождем еще шесть месяцев?
— Мне почему-то кажется, что у меня нет этих шести месяцев.
— Ты сошла с ума.
— В апреле мне будет тридцать девять, Декс.
— А мне сорок через две недели!
— О чем и речь.
Он сделал медленный выдох; перед глазами проплыла череда картин. Пробирки. Унылые кабинки, медсестры, натягивающие резиновые перчатки. Журналы.
— Ладно. Давай сдадим анализы. — Он повернулся и посмотрел на нее. — А как же лист ожидания? [63]
Она вздохнула:
— Не знаю, возможно, придется… пойти в частную клинику.
Спустя минуту он проговорил:
— Черт, никогда не думал, что услышу это от тебя.
— Я тоже. — Она снова вздохнула. — Я тоже не думала, что скажу это.
Установив хрупкое перемирие, он начал собираться на работу. Из-за их глупой ссоры он теперь опоздает, но в «Кафе Бельвилль» теперь и без него отлично справлялись. Он нанял сообразительную и ответственную управляющую, Мэдди, с которой у него установились отличные деловые отношения с намеком на легкий флирт, и ему уже не приходилось открывать кафе по утрам. Вместе с Эммой он спустился по лестнице и вышел на улицу, где стоял обычный серый день.
— И где этот дом?
— В Килберне. Я пришлю тебе адрес. Вроде симпатичный. На фото.
— На фото все симпатичные, — пробурчала она и словно услышала свой голос со стороны, угрюмый и усталый. Декстер промолчал; прошло мгновение, прежде чем она почувствовала возможным обнять его за талию и прильнуть к нему. — Что-то у нас сегодня не ладится. Или у меня. Прости.
— Ничего. Вечером никуда не пойдем, побудем вдвоем. Я ужин приготовлю. Впрочем, можем и сходить куда-нибудь. В кино, например. — Он поцеловал ее в щеку. — Я люблю тебя, и у нас все получится,
